Читать «Письма из Москвы в Нижний Новгород» онлайн - страница 76

Приуготовлен ранним испытанием превратностей счастия, изучен благонравию в училище злополучия, он правила свои составил на

тонком наблюдении человека в обществе и, презрев следовать рабски за тем или другим из основателей философских сект,⁴ брал золото, где находил его, и срывал цветы, где бы ни встречал их, в саду ли Эпикура или Академии.⁶ Таким образом, сатиры его и послания составили полный и прекраснейший круг учения нравственной фило

софии, тем более пленяющей нас, что проповедник оной

не есть от-под грубым ловкий при

вратительный циник или плащом слабости свои и

угрюмый мудрец, скрывающий спесь, но остроумный, тонкий,

дворный человек, в устах коего истина становится любезнее и добродетель краше.

Сколь ни различны между собою предметы размышлений Горация, сколько ни разнообразны краски, им в картинах его употребляемые, мы, однако же, находим в нем главную, господствующую мысль, которая хотя под разными видами, йо всегда и везде неизменною представляется не только в философических, но и в лирических творениях его. Мысль сия может послужить определением философии его, и вот она: «Спокойствие духа и независимость суть верховные блага человека; умеренность есть вернейший способ к достижению оных».

Правилу сему Гораций во всю жизнь свою ни разу не изменил. Любимец Октавия,¹¹ друг Мецената, живущий посреди пышностей столицы — и какой столицы! — Рима; во времена Августовы, в столетии столько же просвещенном, как и развратном, он по уму и вкусу только современник был века своего, по умеренности же и простоте нравов до-Л ^z А Л Л ’ ^F

стоин был бы жить вместе с Сципионом и Камиллом.¹²

«Землицы уголок» было все желание Горация: он получил его от друга и покровителя и более уже ничего не искал. Часто удаляясь от шума городского, он скрывался в Тибурском домике своем, увековеченном лирою его, но которого теперь на земле и следа не осталось. Не менее того просвещенный путешественник, посещая новейший Тиволи, любит и под-несь, скитаясь по горам Сабинским, при каждом положении философа, койствия.

восхитительном сельский домик независимости

место-поэта-и спо~

мечтать, что, может быть, тут стоял может быть, тут, упоенный счастием он писал к другу своему Гросфу:

Блажен, кто в тихой, низкой доле,¹³ Богат умеет малым быть;

Стяжать себе не хочет боле, Как чем лишь скромно век прожить. Хлеб-соль простая, угощенье;

Стола опрятна украшенье, Солонка дедовска одна: Ни алчность почестей и власти, Ни жадность лихоимной страсти Не возмущают легка сна...

Сии-то пороки: алчность к почестям и жадность к богатству — суть предметы первой сатиры, коей перевод я осмеливаюсь читать в Беседе. Не входя о ней в подробности, на кои я осудил себя как толкователь Горация, скажу только нечто о догадках моих: почему Гораций посвящает сатиру сию Меценату? По тому ли только, что он и первую оду ему же посвятил? — Посмотрим.

Характер Мецената столько известен в истории, что лишнее было бы и говорить о нем; но здесь должно напомнить, что посреди господствующих в Риме пороков наперсник и друг Октавия ознаменовал себя умерен-ностию. Довольный состоянием своим, он не искал приращения богатств и не хотел променять свободу частного человека на все почести, коими охотно бы украсил его Август. — «Умно живешь, естъли умеешь быть доволен участью своею!» — говорит Гораций Аристию, и никто истину сказания сего лучше Мецената не оправдал. Я воображаю себе, что, раз-деляя свободные часы с Вергилием, Варрием, Горацием¹⁴ и прочими Муз его любимцами, ему случалось с удовольствием обращать речь на самого себя и говорить: «Я бы мог утроить доходы мои; не выезжая из Рима, управлять провинциями и накопить огромные сокровища —_: но к чему лишнее богатство! — Я ценю деньги только по наслаждениям, которые они доставлять могут, и по мне довольно того, что мне осталось после отца. Также от меня зависело быть консулом и с Государем разделять верховную власть в республике. Но я и того не захотел, ибо в широкой пурпуровой койме я вижу только прибавку забот и беспокойств. В рыцарском состоянии я родился¹⁵ и в нем умру: люблю Октавия, пользуюсь его доверенностию — вот мои почести; правительстве, я не служу и свободы не честь и слава мне драгоценнее всего на сему разговор легко мог удостоверить каков был Гораций, что похвала на счет умеренности не противна будет покровителю его. — Другой бы сказал: «Меценат, ты прямо философ! тебя не прельщают ни почести, ни богатство». — Гораций искуснее хвалить умеет. Исследовая загадку сердца человеческого, которое никаким состоянием довольно быть не может, он с умыслом просит разрешения у того, который именно ознаменовал себя умеренностью в желаниях. — Вот мое заключение, и теперь приступаю к переводу сатиры, к коему наперед испрашиваю все снисхождение как не к совершенному труду и слабому, который я предпринял не из славолюбия, но для пользы сограждан моих, упражняющихся в латинской словесности.