Читать «Письма из Москвы в Нижний Новгород» онлайн - страница 108

Сперва поколения, плодовитые на проступки, Запятнали святыни брака, рода и дома. Происшедшие отсюда несчастья Хлынули на родину и народ (лат.).

Обряд сей сугубо уважался в Риме по той причине, что жертвы приносилися за здравие римского народа (pro salute populi Romani); и суеверие, всегда готовое видеть нечто страшное во всем том, что покрыто завесою тайны, уверялд простолюдинов, что никто из мужчин не может увидеть сих сокровенных обрядов, не будучи мгновенно ослепленным.

Клодий доказал тому противное, оставшись по смерть свою с обоими глазами. Он, как видно из письма, переодетый в женское платье, введен был в дом к Цезарю, у которого происходило празднество. Можно представить себе, с каким ужасом открылось, что таинства нарушены присутствием мужчины, весталки (они по долгу находились при сих жертвоприношениях) остановили обряд; все в доме взволновалось и пришло в смятение, которым Клодий воспользовался и выбежал из дома, выпущен будучи служанкою, может быть, тою самою, которая впустила его. Если б он был захвачен на месте, то суд бы над ним был короткий, и он бы не избежал лютейшей казни. По счастию его, несмотря на гласность дела, не доставало точных доказательств, что мужчина, прокравшийся в женском платье в Цезарев дом во время торжества Доброй Богини, подлинно был Клодий, а не другой. Поводом сим воспользовалась вся знатная родня его и спасла от казни преступника, как мы увидим из следующих писем.

Хотя в римских календарях праздник Доброй Богини поставлен 1 мая, он был, однако же, в числе подвижных; и что касается до празднества, о котором здесь говорится, то, по недавности Клодиева приключения, надобно думать, что оно происходило в декабре. Тайные обряды всегда исполнялися в доме какого-нибудь из главных чиновников республики: например, в прошлом годе — у консула Цицерона, а в настоящем — у Цезаря, по чину его престора.

«Я лишился любезного, доброго моего писца Соситея и смертию его расстроен более, нежели бы надлежало потерею раба». — Более нежели бы надлежало^. — Размышляющий читатель, конечно, будет поражен этим местом и откроет в нем разительную черту, отличающую политеиста (и, может быть, деиста) от христианина. Цицерон, философ Цицерон, некоторым образом упрекает себя в том, что он живо чувствует потерю раба.

Что это значит? То, что по мнению политеиста, раб был не человек. В отношении к политическим и гражданским правам я с ним согласен, но во всяком другом смысле спрашиваю: в наши времена и в землях, где гражданское рабство еще существует, найдется ли хотя один господин, который бы постыдился уронить слезу на могилу, сокрывающую прах доброго и верного раба его? — Конечно, нет. Отчего же такая разница? — От Веры Святой, преобразившей весь ход моральных понятии, от откровения, сего Божественного закона, который единый мог восстановить человечество, указав на прямое достоинство оного не здесь, а за пределом гроба.