Читать «На грани рассудка» онлайн - страница 6

Особенно много наслушался я о живописи, потому что моя супруга в течение трех лет аккуратно посещала художественную академию — право, не знаю зачем, ибо меня не покидало ощущение, что художественный талант прямо-таки чужд ей, но вопреки всему она чувствовала неодолимую тягу к живописи и необычайно усердно посещала выставки и скупала картины, в результате чего нас удостаивали посещениями и сами господа живописцы, буквально наводняя мой дом разговорами о ценах на картины и спросе на них, а порой даже и о самой живописи. О музыке у нас тоже немало разглагольствовали, ибо у моей старшей дочери Агнессы неожиданно открыли великолепное меццо- сопрано, после чего моя жена пристроила девочку в консерваторию, и, так как теперь Агнесса готовилась стать актрисой и сделать блистательную карьеру колоратурной певицы, у нас без конца играли, пели, спорили об опере, концертах, искусстве, чему немало способствовали рассказы об исключительной одаренности моей супруги, считавшейся в нашем медвежьем углу образцом высокообразованной дамы с топкой возвышенной душой, и мое собственное радушное и наивное гостеприимство, благодаря которому через мой дом проходила тьма разношерстного люда, что позволяло мне вдосталь наслаждаться своей общительностью, вежливостью и, как мне казалось, всеобщим уважением и любовью.

В нашем захолустье, как и везде в провинциальных городах, что лезут из кожи вон, стараясь перещеголять столичные центры, обожают сплетничать и клеветать просто из любви к искусству, но обо мне, насколько я могу судить, на протяжении пятидесяти двух лет не было сказано ни одного худого слова. Так я и жил, не возбуждая ни в ком любопытства, и подчас готов был поклясться, что все вокруг просто-напросто позабыли о моем существовании.

Никто никогда не обвинял меня в краже серебряной ложки или шкафа, не попрекнул в том, что я объел соседа или за чужой спиной пробрался на доходное место, словом, в чудовищном сплетении нашей отечественной глупости мое имя оставалось незапятнанным. О венерической болезни, которой я страдал в ранней юности, никто не знал, а, кроме этого пятна, моя биография не отличалась сколько-нибудь заметными событиями, да к тому же я должен сказать, что подобный конфуз в кругу моих знакомых получил бы самую снисходительную оценку и милая сплетня никоим образом не могла бы повредить престижу почтенного носителя цилиндра, у которого завидное положение, богатая жена, несколько домов в центре города, дача и текущий счет в солидном банке. О том, что я гнусный донжуан, заразивший собственную жену, мне стало известно несколько позднее, после памятной ночи, когда налетевший ураган сделал меня предметом пристального внимания всего общества, которое отныне величало меня не иначе, как рогоносцем, в течение семи лет безропотно сносившим постоянного любовника своей жены, развратником, не считающим нужным скрывать этот свой порок, и отцом, растившим чужих детей. С помощью этих фактов, проливших свет на мою персону, я наконец-то был выведен на чистую воду, правда с опозданием на каких-нибудь тридцать лет, и представлен окружающим в обнаженном виде, странно отличаясь от сложившегося обо мне представления как у других, так и у меня самого. Я не роптал, я понял, что человек может просуществовать до шестого десятка, не будучи ни минуты самим собой. Сначала нудное детство, скудоумное и разболтанное, потом романтика, войны, похождения, женщины и пьяные кутежи бурной и слепой молодости, пролетевшей галопом — в сумасшедшей скачке событий и лиц не было времени оглядеться, — а когда я, вдруг протрезвев, решил поразмыслить обо всем происходящем, из зеркала на меня глянул облысевший, затасканный старик с мешками под глазами, жирными каплуньими складками на шее, испорченными зубами и отвисшим подбородком, обрюзгший, рыхлый лентяй, с глупым видом сжимающий в руке детскую деревянную саблю, в полной уверенности что хрупкое оружие в состоянии защитить его честь и достоинство от притязаний смешной и жалкой цивилизации.