Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 62

Медленно, скрипя, отворились ворота. За ними — деревянные кельи, деревянная церковь в древнерусском стиле. Мы проходим мимо могилы, вырытой здесь для себя Александром Свирским. Она обложена камнем. За убогим храмом крутой спуск вниз — едва можно удержаться на нем. Сверху громадные скалы нависли над дорогой. Вот-вот сползут и задавят нас. Первозданные громады в диком хаосе громоздятся наверху. Они давят воображение; мысль перестает работать, невольно принижаясь перед этими чудовищными массами.

Узкая щель в гору.

— Пещера, где жил Преподобный!

Остров в те времена был безлюден. Среди этих диких скал, перемешанных с диким лесом, одиноко блуждал Александр Свирский. В темные ночи, в долгие дни только одна Ладога бушевала да лес шумел, повинуясь ветру, налетавшему сюда с севера. Логово пустынника было непригляднее его жизни. Синайские отшельники жили так же среди сожженных солнцем утесов. Узкая щель — пройти только одному. Сверху ее давит, точно расплющить хочет, громадная скала. За щелью тьма. Я зажигаю восковую свечку. Дикая пещера. Сверху каплет. Чудится или нет, только в сердце горы слышится какое-то журчание. Источник ли, запертый в каменную тюрьму, плачется на свое заточение?.. В пещере можно держаться, согнувшись. Она вся выдолблена в твердом граните. Точно все опускается в тебе: чувствуешь безотчетный страх — страх перед этой жизнью, полной нечеловеческих лишений, ужас перед этим самопожертвованием — ради чего? Холодно, сыро. Рокот запертого в гору ключа кажется жалобой какого-то затворника. Каменная масса давит со всех сторон. Вот-вот рухнет на тебя!..

Несколько шагов назад — и предо мною, во всей своей прелести, блестящая, бесконечная, вся мерцающая под солнцем, лазоревая даль Ладоги. Тепло стало, опять день крутом, день и на душе, которая еще несколько мгновений назад была охвачена вечною ночью. Теперь дорога, вся по узкому карнизу, идет вокруг острова над глухо шумящими внизу волнами. Голова кружится. Невольно схватываешься за сосну, выросшую на самом свете и вытянувшую один корень вперед в воздух, точно руку, просящую пощады у озера, вечно подмывающего этот откос. Карниз все уже, дорога опаснее и красивее. Громадные утесы далеко внизу кажутся камешками, брошенными в мыльную пену постоянного прибоя.

— Вон тюлень. Ишь, полощется! Голова одна видна!

Всматриваюсь и ничего не вижу. Чтобы различать, надо жить именно здесь на этих скалах и кручах, вечно видеть перед собою эти неоглядные дали. Самый великолепный пункт еще несколько шагов впереди. Сверху висит над карнизом чудовищная скала. Дорога вся под нею выбита. Из скалы куда дальше дороги выбрасываются, словно вырывающиеся из каких-то оков, сосны; но оковы их держат крепко, и они напрасно протягивают к безоблачному сегодня небу свои умоляющие ветви. Небо спокойно смотрит на узников серого утеса, и только иногда быстро бегущие тучки кропят их своими холодными слезами.

Всего лучше, всего красивее отсюда безбрежный солнцем осиянный простор Ладоги.

Тут устраиваются перила. Самую дорогу только что проложили.