Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 50

Когда мы плыли из большого скита — направо вырастали громадные, серые скалы. Мох по ним цепляется до самой воды. Деревья едва держатся в трещинах. Осока книзу густая, обильная. Монастырю и она нужна. Как лед окрепнет, она над ним и остается. Ее косят на подстилку скоту. Уловы тут бывают большие. Пуда по полтора зараз попадет в невод, а то изредка и по десяти пудов выволакивают разной рыбы.

— Как богоносцы наши повелят, столько и рыбки попадет!..

Залив едва вздымался… Точно он дышал полною грудью, но медленно, ровно, спокойно.

Отсюда опять канал. Его порохом вырвали в сплошном граните, который приходилось бурить под водой. Наверху набросили мостик для проезжей дороги. Течение тут сильное, и оно быстро вынесло нас к обители…

— Ну, что, видели? — встретил меня отец Никандр.

— Видел!

— И удивлялись, поди? Сколь вы земель объехали, но Валаам — в лучшем виде!.. Схимников наших встретили? Красота духовная. И все от разных стран и народов… Иной раз сам человек не знает, что его в схиму обратит. В одном монастыре было: некий легкомысленник просфоры с образа у тетки украл, а Господь его за это в схиму привел.

XVI

Монах тоскующий

Дорога — лесом.

Солнце, сухой стрекот кузнечиков. Монастырские овсы остались позади — густые, дородные. Кругом по Ладоге неурожай, а тут точно невидимая сила помогает, всего же вернее — обилие лесов и горы, закрывающие поля от непогоды.

Иду один куда глаза глядят; топь встретилась — топью. Лягушечья мелочь в траве прыгает чуть не из-под самых ног в стороны. Черный дрозд вверху поет свою заунывную песню. Невольно останавливаешься, чтобы не пропустить этих грустных-грустных тонов, совершенно под стать сумрачному северному лесу. Вот — мелководное озеро, осокой по краям поросло. Утки полощутся. Солнце в нем горит тысячами ярких бликов. Смолк и дрозд; тишина совсем, только листва шумит, да и то временами, точно кто вздыхает в чаще. О чем?.. Прелестный уголок этот "зимниками" называется. Вон узенький мысок и выход в море. На самом носу у мыска дерево поднялось — кудрявое, веселое, все к свету, точно пронизано им. Вон другой мысок; рощица на нем тоже под солнцем млеет. Сквозь нее небо видно.

— Что за прелестная пустыня! И главное — ни одной черной рясы подле… Улеглось старое горе, точно его и не было никогда. Точно еще вчера, в бессонную ночь, не томило оно на жесткой постели в келье, где самые своды будто давят и гнетут живую душу. "Коли бы горя не было. Бога бы не было", — говорят монахи. "Зачем тогда Бог?.." Вон стрекоза проплыла мимо в теплом воздухе. Сквозные крылья ее блещут на солнце. У нее горя нет до зимы, а зима — смерть. Хорошо, когда за горем смерть идет, если вместе они. Легко тогда… Как пришибет, так и заснешь, а во сне всякая скорбь сносна… Проснешься ли только? Да и к чему просыпаться? Не стоит…

Прошлогодний лист хрустит под ногами. Где-то утка разоралась громко, громко… Ей такой же ответ из другой заводи… Разговор пошел. Это место сухое выдалось — мягкое, мох пушистый выстлал его. Сверху клены раскинулись и протянули ветви над этою пустынькой… А солнце все-таки со стороны бьет в нее. Улегся я — мягко, сухо, чудесно… Кто-то стал между солнцем и мною. Когда я открыл глаза — высокая, худая фигура. Мертвенное, страшно бледное лицо; некрасивое, только глаза на меня чуть не пламенем пышут; подошел поближе — несомненно, молодой человек, а какие морщины на нем.