Читать «Мужицкая обитель» онлайн - страница 52

— Как же случилось это? — взял я его за руку.

Сел около меня, охватил колена руками и задумался.

— Случилось?.. А вот… Ты знаешь, увлекался я всегда. Такая уж натура. Во Франции меня бы на баррикадах убили, в Италии под ножом бы умер. Ну, а у нас ни баррикад, ни ножей, зато вот такие могилы для живых есть! — махнул он головою по направлению к монастырю.

Оттуда в это время зазвонили, и тягучие удары колокола всколыхнули на минуту торжественное молчание этого зеленого царства.

— Да вот такие живые могилы. Увлекался я, ты знаешь, часто, много. Узды на себе не чувствовал… Свободой дорожил… Ну, она все видела, все знала!

— Жена?

— Да. Томилась, терпела, таяла… таяла… Целые ночи навзрыд плакала — потом уж я все это дознал, — да вдруг и сломала. Я сюда вот… в живую могилу… А какая душа была!.. Какая душа — чистая, святая, светлая! Как сквозь стеклышко вся насквозь видна была!

— Неужели спасти нельзя было, увезти?..

— Пробовал. Куда увезешь, когда недуг в ней самой, куда?.. Всюду его за собой таскает… Раз, наконец, ушла и год пропадала. Эх! Где брат, те ночи светлые, те грезы молодые?.. Жизнь-то, жизнь какая мерещилась! А теперь я что? Вон прошлогодний лист на грязной дороге, под ногами у всех… затоптанный… А знаешь, и теперь ночи бывают… Ах, какие страшные ночи… Дети мои, дети!

Слова утешения показались бы пошлыми ввиду такого горя. Я молчал.

— Знаешь, я думал, здесь труд свыше меры — утомлением убить, работой. Не убил горя… Измаешься, устанешь, уйдешь в келью, смертный сон морит. Ляжешь, заснешь… А через час вдруг точно что в сердце толкнет. Встанешь — и дышать нечем, воздуха точно нет. Грудь в тисках… голова тяжела, тяжела… Душит всего… А в глазах длинная улица. Дождь сечет, под дождем она бежит пьяная, грязная. Бьют ее — и все это по больной душе. Душа у нее больней моей. Думаю, бежит она теперь и разоренное гнездо вспоминает, детей отнятых… Вскочишь с койки, как бешеный. Нет мочи, грудь сжимает… Заплакать бы — слез нет. Во двор уйдешь — темень. Сказать некому… Можешь ли ты понять это — сказать некому!.. Ни одной души! Услышать слова не от кого. Ах, друг мой, друг мой! К духовникам кидался. Да разве это люди, разве люди? "Таковую мать и жалеть нечего, — говорят. — Какая она мать, если единородных чад бросила? И греха на тебе нет", — утешают. Да разве я о грехе, да разве я греха боюсь?.. Будущего искупления? Мне ее жаль — не понимают они, — ее одну жаль!..

— Ты не должен был уходить в монастырь… Этим не спасешь ни себя, ни ее.

— Знаю, знаю… Поздно! Мне иногда кажется, я бы лучше сделал, если б убил ее и сам на каторгу ушел… И ей бы легче и мне!

— Ты прав! — согласился я, оценив весь этот ужас.

— Лучше было бы, лучше… Прощай! — порывисто встал он. — Прощай!

— Куда ты?

— Ах, опять душит… Уйду в лес… Прощай!.. Ночи мне страшны, ночи… Прощай!

— Увидимся?

— Нет, зачем… Прощай!.. — уже донеслось до меня издали, и черная длинная фигура совсем пропала из глаз…

Наконец, и в этой общине упорных рабочих и крестьян-монахов нашелся хотя один тоскующий инок. С его появлением вся эта обитель уже явилась передо мною в ином свете. Уже не было так противно самодовольствие примиренных черноризцев. Точно вдохнули сюда душу живую.