Читать «Мои 90-е» онлайн - страница 65

Честно говоря, мы такие истории рассказывали друг другу в качестве прикола. Маленькая русская диаспора, и со всеми происходят какие-то дурацкие истории. Леца потом очень умно морщил нос и говорил, что ничего не помнит. Но мы-то знали… Как мы относились к датчанам? Сложно сказать за всех иммигрантов. Муж мой, допустим, жил там уже три года, и, несмотря на то, что был жутким придурком, был поумнее нас. Он ассимилировался в конце концов, выучил датский, дружил с датчанами. Например, в тюрьме у него были друзья. Он спал с датскими девушками, о чем мне радостно докладывал. Все они тоже были подонки и наркоманы, но – местные. И ему интересно было с ними. А нам казалось, что они все – безмерно скучные, пустые люди. И у них вообще «нет души». У нас, у русских, есть душа, а у них, у датчан, души нету! Вот так, примитивные люди, горя не видали, порох не нюхали. Вообще, о чем с ними разговаривать?! И, конечно, мы с ними не разговаривали. На самом деле мы просто не знали языка. Периодически приходили какие-то знакомые постарше и говорили: «Да, вы дураки! Язык учите, и будет все хорошо!» А мы говорили: «Да идите вы лесом! Зачем нам этот язык нужен!» По сравнению с той нашей тусовкой московские гастарбайтеры – интеллигенты в третьем поколении. Мне кажется, что для диких людей все равно, заботится о них государство или нет. Они просто болт кладут на местные устои и традиции. Живут по своим законам. Нет, даже по каким-то новым законам. Потому что, приехав в чужой монастырь со своим уставом, по нему же еще судят местное население. Напоминая чем-то религиозных мессионеров и крестоносцев. Я часто спрашивала про ассимиляцию всех, кто там дольше нас жил. Спрашивала: как же вам удалось, нет ли у вас ностальгии? Ностальгия, кстати, в переводе с греческого – боль. И меня она мучила ночами, как старая подагра. У остальных, кажется, она была тоже, но несильная. Говорили, что это малодушие – ностальгия. Надо общаться не в русском кругу, общаться с датчанами, язык учить… Мы тогда ностальгировали и слушали русскую музыку. Не шансон, конечно, но набор странный: «Х-й забей», Лаэртский, Вася Шумов и «Гражданская оборона». Наслаждались русской речью. Мат, кстати, в русских зарубежных тусовках всегда становится неотъемлемой частью разговорного языка. Но есть определенные этапы ассимиляции, когда тебе становится все легче и легче, как бы рывками. Называли такие сроки: «через три года тебя отпустит точно, потом еще до пяти доживешь, и тебя еще больше отпустит, а через десять ты вообще не вспомнишь, что ты русская была». Но меня это просто зарубало: как это я не вспомню, что я русская была? «Русский» звучит очень гордо.

Вот так, гордо, я там и жила в своем микромире. Я бы хотела ассимилироваться. Но мне это казалось невозможно сложным. С таким мужем, в частности. Но мужу так не казалось. Он был настроен жить в Дании всегда, несмотря на все свои грехи и мысленные преступления перед человечеством.