Читать «Мифология оптимизма» онлайн - страница 24
Лев Алексеевич Протасов
Макс с интересом разглядывает женщину напротив, и не всю даже, а только ее голую грудь (на левой груди ранка от булавочки).
– Почему ты так ходишь?
– Как это… так? – продавщица по имени Анна мельком себя оглядывает и пожимает плечами.
– Ты ведь голая.
– Ты дурак?
Женщина затягивается сигаретой, выпускает дым Максу в лицо и уверенно выдает:
– Это ты свою Леську представляешь. Я-то в платье.
– Опиши мне, – зачем-то просит Макс.
– Шерстяное платье с Ульяновского рынка, не брендированное, приталенное, хотя мне с моими габаритами это и не к лицу, серого цвета. Под ним красный бюстгальтер размера 95-D, серые колготки, утепленные, 180 дэн…
Макс перестает слушать и изучает обстановку. Он в гостиничном номере, на своей койке, а напротив – нудистка из местного ТЦ. Щебечет что-то про одежду, хотя ясно видно, что одежды нет.
– Я только что с бездомным говорил, – обрывает он ее щебет.
– Что, прости?
– С бездомным. А площадь-то вся в крови, – Макс кривит лицо. – Как мы вообще здесь оказались? Я даже не входил.
Он истерически хохочет – против своей воли. Заливается удушающим смехом, давится им и не может остановиться. Никак.
В глазах темнеет. Рефлекторно льются слезы. Макс хочет их стереть – тянется к своим щекам, дотрагивается до них, но никакой влаги не обнаруживает. Кожа сухая, от сухости грубая. Это его успокаивает – смех глохнет.
Он смотрит в окно – небо кислотно-оранжевое, как большой взрыв. С черными прожилками перистых облаков.
Женщины в номере больше нет.
Так странно сбежала, думает Макс без особого удивления.
Да. Верно, друг мой. Будто привиделась.
Вся комната разом дергается – не сотрясается, а именно дергается, как отекшая мышца во время судороги.
Макс этого не замечает и безучастно спрашивает себя: как же так вышло, что ты мой единственный друг?
Помню. С первого класса помню. Друзья-не-разлей-вода.
А Серёга?
Серега был на второй чеченской войне, и Сереге было двадцать лет. Он позже умер – спился совсем. Макс отчетливо помнит, что мать на похоронах даже не плакала – извел ее сын-то, пьянкой своей извел, высушил до костей.
Небо становится еще более ярким, словно разгорается.
Макс вдыхает табачный дым, повисший в воздухе после исчезнувшей гостьи. Окурок, отживший свой век только до середины, лежит в чашке на прикроватной тумбочке. Макс берет его, долго крутит в руках, чиркает спичкой и сквозь дым и гарь видит, что на соседней койке кто-то лежит.
Невыносимо худой этот кто-то, аж ребра сквозь рубашку торчат. Сложился в позе эмбриона, колени свои обнял и тихонько стонет.
– Папа?
Кто-то садится на кровати, опускает ноги на пол, расправляет мятую рубаху. Глаза грустные, лицо сплошь в буграх – его съедает болезнь, это видно.