Читать «Мифология оптимизма» онлайн - страница 22
Лев Алексеевич Протасов
– Да-да. Фестиваль спорта и музыки. Чтоб нас-де отвлечь. Туда даже пошел кто-то.
– Да кто пошел-то? Два с половиной инвалида.
– Петровский с кассой сбежал, слышали?
На Макса подозрительно косятся и разом замолкают.
В торгушке тоже висит противоестественная тишина. Музыки нет, а люди, хотя и собираются в очереди, все какие-то пришибленные, и даже ступают тихонечко – словно армия на топот прибегает. Вереница женщин и детей бесконечна – покупают всё одно, всё одно, следуя негласному ритуалу: хлеб, соль, гречка. Хлеб, соль, гречка. По несколько упаковок в одни руки. Кто-то плачет – и тоже едва слышно плачет, то ли от страха, то ли от стеснения.
За прилавком стоит продавщица – миленькая, но сильно полная блондинка. Совершенно голая. Ее внешний вид почему-то никого не удивляет. Бейджик приколот прямо к большой обнаженной груди, и на нем сквозь кровь легко читается:
– Ну? Вам тоже гречку, соль, хлеб? – недовольно вопрошает женщина, но Макс ее не слышит. Макс смотрит, как колышется ее тело, как при каждом мимолетном движении под бледной кожей трепыхается плотная масса, как кровоточит проколотая грудь. Он бессознательно тянется к этой груди, с вполне очевидным вожделением, но люди в очереди недовольно шикают.
– Хамло! – горланит пожилая дама позади.
– Верно, чего к женщине пристал!
– Да извращенец! Вон, видно же, зенки стеклянные!
Макс трясет головой, желая прогнать видение, но продавщица все равно голая. Он решает, что только для него. Как в случае с той официанткой.
– Яковлева – девичья фамилия моей жены, – как-то невпопад сообщает он толпе, затем говорит самой женщине, заглядывая ей прямо в голубые, с расходящейся по швам роговицей, глаза: – Вы на мою первую девушку похожи. Мы с ней встречались давно, в школе еще. В десятом классе. Целовались. Только голой я ее не видел никогда.
– Ты дурак? – недоуменно спрашивает продавщица, хотя игривый взгляд ее как бы сообщает: смотри же, ну, я только для тебя
Макс сбегает без покупок. Мимо проезжает зеленый автобус с военными. Следом – пазик. В окна таращатся ошарашенные лица, превращенные в кровавое месиво – четыре пары испуганных глаз навыкате сияют на фоне бесформенной красноты.
– Иваныч там, – шепчут в толпе. – А он все эти дни дома пил. Ввалились, говорят – ты бригадир, ты виноватый и есть. И давай дубинками да ногами охаживать – он слова сказать не успел. И это при детях.
– Твари.
– Зарплаты отрабатывают, че. Цепной псине на кого покажут – того и кусает.
– Так ведь и у них дети есть!
Макс поскорее уходит – чужие разговоры его утомляют.
Часами (кажется) бесцельно бродит он по городу, и всюду встречает полицейские пазики, армейские машины и грозную тишину. Людей нет.
На сломанных часах 2:13, а сверху уже падает ночная мгла – именно падает, резко, как театральный занавес. И появляются прохожие, возвращающиеся с праздника на Октябрьской – натужено-довольные. И играет музыка. Оживает понемногу осажденный город. На всех лицах и вещах почему-то сиреневый отблеск.
