Читать «М. Горький. Собрание сочинений в 18 томах. Том 4» онлайн - страница 78

— Перестань, ты...

Малов закачался на ногах и, видя, что все товарищи спокойны, смущенно заговорил:

— Ну и наро-од! Православного человека, солдата престолу-отечеству,— из окошка стрелять, а?

— Трус! Почудилось тебе,— раздраженно сказал рыжий.

Малов завертелся, махая рукой.

— Ничего не почудилось! И не трус. Кому же охота помирать? — забормотал он, ковыряя пальцем замок ружья.

— Сами себя, боитесь,— усмехаясь, молвил Яковлев.

Замолчали. И все четверо неподвижно смотрели на груду красных углей у своих ног.

— Ну? — сказал рыжий.— Не самому же мне идти за дровами. Яковлев, ступай...

Яковлев молча сунул ружье Семену и не торопясь пошел. Малов взглянул вслед ему, погладил ствол ружья левой рукой, потом поправил фуражку и сказал:

— Один он не снесет всего, сколько я наломал, конечно!

И тоже шагнул прочь от костра, держа ружье на плече. Но сейчас же обернулся и радостно объявил:

— Я там целую лавочку расковырял, ей-богу!

У костра остались две свинцовые фигуры и следили, как уголья одевались серым пеплом. Семен погладил рукавом шинели ствол ружья, тихонько кашлянул и спросил:

— Михаил Евсеич! Видит все это бог?

Рыжий солдат долго шевелил усами, прежде чем глухо и уверенно ответил:

— Бог — должен все видеть, такая есть его обязанность...

Потом он потер подбородок и, тряхнув головой, продолжал с упреком:

— А Яковлев — напрасно это! Обижать меня не за что! Али я хуже других, а?

Они снова замолчали. Там, во тьме, скрипели и хлопали о землю доски. Семен поднял голову, посмотрел в небо, черное, холодное, все во власти тьмы...

Солдат вздохнул и грустно, тихо сказал:

— А может, и нет бога...

Рыжий солдат, тяжело подняв на него глаза, грубо крикнул:

— Не ври!

И начал сгребать уголья в кучу сапогом. Но скоро оставил это, не окончив, оглянулся вокруг и, шевеля усами, хрипло проговорил:

— Надо понять — человек я или нет? Это надо понять, а потом уж...

Он замолчал, закусил усы и снова крепко потер подбородок.

Семен взглянул на него, опустил глаза и осторожно, тихонько, но упрямо заявил:

— Однако другие говорят — нет его...

Рыжий не ответил.

Становилось все холоднее. Снег перестал падать, и, должно быть, от этого тьма стала неподвижнее и гуще.

Вдали дрожал какой-то странный звук, неуловимый, точно тень...

ИЗ ПОВЕСТИ

I

...Вера вышла на опушку леса — узкая тропа потерялась, незаметно сползая по крутому обрыву в круглую котловину.

Омут, в золотых лучах заката, был подобен чаше, полной темно-красного вина. Молодые сосны — точно медные струны исполинской арфы; их крепкий запах сытно напоил воздух и ощущался в нем ясно, как звук. В стройной неподвижности стволов, в живом блеске янтарных капель смолы на красноватой коре чувствовалось тугое напряжение роста; сочно-зеленые лапы ветвей тихо качались, их отражения гладили зеркало омута; был слышен дремотный шорох хвои, стучал дятел, в кустах у плотины пели малиновки, и где-то звенел ручей.

Над черным хаосом обугленных развалин мельницы курился прозрачный, синий дым, разбросанно торчали бревна, доски, на грудах кирпича и угля сверкали куски стекол, и что-то удивленное мелькало в их разноцветном блеске. Щедро облитая горячим солнцем, ласково окутанная сизыми дымами, мельница жила тихо угасавшею жизнью, печальной и странно красивой. И все вокруг мягко краснело, одетое в парчовые тени, в огненные пятна тусклого золота, все было насыщено задумчивой, спокойной песнью весны и жизни,—вечер был красив, как влюбленный юноша.