Читать «Люди абрикосовой войны» онлайн - страница 35

Александра Зайцева

– Что ладно?! Кто её вообще на шахту пустил? Она же людей угробит! Тебя угробит! А если в шахте до беды не доведёт, дом спалит или потравит суп. Вот же нашёл дурёху колготную, хуже не придумаешь.

Но и через пять, и через десять лет от безалаберности Тычички никто не пострадал.

Жили ладно, беззлобно, и только одна мелочь порой доводила до ссоры. Когда родился сын Коля, в Славике проснулась необъяснимая брезгливость. Его выворачивало от испачканных пелёнок, от запаха пригорелой манки, от пятен на халате жены, что проступали через байковую ткань, когда в её большую тяжёлую грудь приходило молоко. Он стал разборчив в еде, брюзглив, и с годами этот единственный его недостаток превратился в манию. Тычичка терпела, но порой бывала жестока.

– Ой, масёнок, смотри! Ёжик! – радостно орала она на весь двор.

– Где?

– Да вон, под забором! Ёжик дохлый! Глянь, глянь, червячок из носика лезет!

Славик бежал в кусты, зажимая рот ладонью, а она басовито хохотала. Всё ей – смех.

Так и жили, не хуже других, а то и лучше. Легче.

Погиб Славик в шахте, но Тычичка и метан были ни при чём. Зацепился «спасателем» за вагонетку электровоза, и тащило его несколько километров до полной изломанности. Умер на месте, повезло.

Катерина закаменела, Тычичка выла в голос. Про неё тоже говорили, что повезло. В девяностые ходили слухи, что иные мужики сами прыгали в шурф, инсценируя несчастный случай, чтобы уберечь семью от голода. Начальство в то время наладилось давать зарплаты лежалым товаром из шахтных магазинов, и только по гибели работника рассчитывались деньгами. Вот и шептались люди, что, дескать, на той или этой шахте появились самоубийцы. А Славик по судьбе ушёл на тот свет, не по своей вине, но в подмогу близким.

Тычичка получила все задолженности и компенсацию в придачу, утёрла слёзы, продала домик за Богатой, прихватила ненароком Катеринины золотые серьги с красными камешками да обручальное кольцо Михаила Степановича, и с таким вот начальным капиталом подалась в Москву торговать-челночить.

– Время для бизнеса сейчас самое удачное, мамк, на Лужниках буду стоять. Таська Лиснянка, кума моя, давно зовёт, у неё там всё схвачено, – объясняла она. – А здесь что? Пьянь да нищета.

Михей перебрался к бабушке. Он горевал по отцу, скучал по матери, но у Катерины чувствовал себя дома. С малолетства ведь больше времени проводил у неё, а не с родителями. И она рядом с внуком легче переносила горе. Теперь Михей принадлежал только ей, было на кого обрушить нерастраченную любовь и заботу. Катерина знала, что невестка не вернётся: пропадёт-загуляет. Так и случилось.

Отец не поехал хоронить Славика – служба. Нам с мамой чудом удалось выбраться с Кавказа. Взяли билеты в последний поезд из Поти. Безрассудный поступок, отчаянный. Но мама заявила, что обязана скорбеть с бабушкой и Михеем, что она им необходима. А я нужна ей, маме.

Конечно же, на похороны мы не успели. Поезд больше стоял, чем ехал, Грузия воевала. Особенно тяжело пробивались через Абхазию. Вагоны еле ползли, пешком было бы быстрее. Долгие простои на побережье – пять, шесть, десять часов под горячим сентябрьским солнцем на морском берегу. Липкие от пота, измученные, мы мечтали хоть раз окунуться в прохладную бирюзовую воду, но и самые дерзкие пассажиры не отходили от состава – слишком велик риск, что поезд тронется без предупреждения.