Читать «Люди абрикосовой войны» онлайн - страница 25

– Что?

– Взгляд у тебя какой-то дурной.

– Почему?

– Таращишься в стенку, на вопросы не отвечаешь. Не болеешь?

– Нет, просто задумалась.

– А-а-а, я уж грешным делом испугалась, что это из-за моих слов про Светку, мамку твою. Ты не думай, это мы ворчим. Мы ж Светку помним, умницей росла. Верно, Дуся?

– Верно, верно.

– Катерина ею гордилась, хоть вида не подавала. И когда та замуж выскочила не пойми за кого, всё равно гордилась. Вот же бедовая девка. А могла бы с Гришуней моим сойтись по-человечески, да что теперь говорить. Как она? Так и живёт с батькой твоим?

– Живёт, – отвечаю.

Про то, что мама уже несколько лет одна, а он в селе бесконечно перестраивает родительский дом, говорить тоже ни к чему. Какая разница? Большим человеком был отец, генеральская должность, почёт и уважение. А как вышел на пенсию, не сумел приспособиться – после закрытых военных городков, где всё подчинено звёздам на погонах и единому порядку, гражданская жизнь сшибла его и оставила лежать на обочине. Отец до сих пор уверен, что все ему должны. Когда не жалуется – злится, когда не злится – шаркает в круглосуточный ларёк за обезболивающим. Пьёт месяц, а то и два кряду, потом чуток отдыхает и снова пьёт. Время от времени что-то вяло поправляет во дворе, достраивает, но больше для вида. Чем бы он ни занимался, фоном верещат из телевизора политики, разнообщественные деятели и прочая нечисть. «Уроды!» – плюёт в экран отец. Протирает тряпочкой и снова плюёт.

Но старухам это неважно, у них своя беда.

– Ох, и страшно было! Ужас, аж до печёнок трухало, – жалуется баба Тоня. – А Гришуня, стерва такая, припёрся после двух суток и сразу жрать пошёл. Оно ещё бабахает: «Гуп! Гуп!», к Луганску ближе, но слышно. А этот с попойки явился и хоть бы слово. Нет, в холодильник рожей полез. Я таблеток напилась, легла и долго слушала как он сёрбал – прокисший суп прямо из кастрюли хлебал. И ведь не пропоносило гада!

Она рассказывает о бомбёжке двухлетней давности и том, как пальба стихала, но от этого становилось только хуже. Потому что тянулись вязкие часы предчувствия нового страха. Рассказывает о Михее, который вернулся первым в жуткий пустой дом. Носил бабе Тоне уголь из сарая, ловко ставил уколы вместо поликлиниковой медсестры. Гришуне-то недосуг. Когда не пьёт – дрыхнет, слышишь Леся, и сейчас храпит, сволочь, в маленькой спальне.

Дуся мелко кивает. Дожидается паузы, говорит про погреб. Много бутыльков закатала её невестка на зиму, прямо на банки матрасы стелили, да и лежали, пока наверху громыхало. Чуть не околели от холода. И всё шуршало что-то, будто песок сыпался. «Шурх-шурх-шурх».

– А как развалилась бы хата над нами? Сын подымался, чуток откидывал крышку, чтобы проверить. Больше всего боялись, что прижмёт её обломками, и так в погребе этом останемся. Да ещё с невестушкой. Она ж до сих пор соседям плачется, что мы пока у неё в подполе хавались, все персики поели и попили компот до капли. Стыдоба.

– Ой, стыдоба, Дуся, – соглашается баба Тоня. – Стыдобище!

– А Зойку насмерть убило. Почтальоншу, – громко шепчет Дуся. – Убило, убило!