Читать «Люди абрикосовой войны» онлайн - страница 23

С тех пор не пил. А из друзей была у него только крыса.

Дуся возится на кухне. Журчит водой, погромыхивает кастрюлями. Жарко, окна распахнуты.

– Дуся, верно я говорю? – кричит со скамейки дед Лексей.

– Оно мне надо? – голос у старухи ржавый, с зазубринами. – Байки твои сто лет назад надоели.

– Да не про то, а про мужа Катерины, бригадира моего, Степаныча.

– А на кой он тебе сдался?

– Не мне, внучка его приехала, интересуется.

Дуся подходит к окну. Я задираю голову и вижу её прямой настороженный силуэт за лёгкой занавеской.

– Приехала девка, не сбрехала Савчиха. А где она?

– Савчиха?

– Катькина Леська.

– Да вот, рядом сидит.

– Здрасте, тётя Дуся, – подаю голос я.

– Здравствуй, Леся, – старуха в секунду добреет. – А что в гости не заходишь?

– Занята была, я же ненадолго.

– И сейчас занята? – она не даёт времени придумать отговорку. – К Тоне пойдём. Приболела Тоня, будет рада тебе. Прямо сейчас и пойдём.

Мне становится дурно от одной мысли, что придётся сидеть в чужой комнате, забитой ветхим барахлом и пропахшей старческими недугами. Вежливо рассказывать о том, что на самом деле никому не интересно. Обсуждать бабушкину смерть. Не приехала на похороны, мерзавка, получи теперь ворох подробностей. Не хочу.

– Тётя Дуся, меня Михей ждёт, я к нему по делу вообще-то.

Но она неумолима:

– Ничего, молодым торопиться некуда, всё ещё успеете.

С этим можно поспорить.

– Иди-иди, – громко шепчет дед Лексей, – она не отстанет. От фрицев легче вырваться, чем от неё.

– Я всё слышу! – кричит Дуся уже из подъезда, и старик многозначительно подмигивает.

На лестнице я беру Дусю под руку. Она слегка наклоняет голову, прислушивается, стараясь ступать уверенно и твёрдо. Её белесые глаза ничего не выражают, застывшие, будто нарисованные. Зато голос так и сочится ядовитым сиропом:

– Катерина ждала тебя, всё спрашивала. В самом конце, как в беспамятство впала, мерещилось ей, что ты маленькая на лето приехала. Наказывала Михею следить и с Лилькой на гульки не пускать. Кто бы за Михеем теперь последил. Кругом Катерина была права, а про Лильку особенно. Та ведь – шлёндра, плохому научит.

Не так-то просто меня учить, уж бабушка это знала. Но соседская девчонка была для неё хуже болячки. Лиля – шлёндра, Лиля – сорока. Лиля – воплощение моей юности. У лета запах абрикосов и Лилькин заливистый смех.

– А сейчас мужняя жена, загордилась, через губу не плюнет. Бабушка твоя Лильку насквозь видела. Говорила: эта дешёвка и в монастыре кобеля найдёт, – скрипит тётя Дуся.

Я киваю. Киваю и киваю, словно игрушечный китайский болванчик.

– Михей на кладбище не водил? Хоть могилке бабкиной поклонись.

Молчу, киваю.

На втором этаже Дуся по-хозяйски толкает незапертую дверь:

– Тоня! Ты дома? – и, не дожидаясь ответа, тащит меня в тёмную прихожую.

Тоня

В спальне Антонины Павловны полумрак: из горшка на подоконнике во все стороны ветвится алоэ, тычется в стекло мясистыми отростками, не пускает свет. Письменный стол заставлен баночками, бутылочками, лекарственными флакончиками. Горкой навалены таблетки. На другой стене ковёр с оленями, под ним – громоздкая железная кровать. Баба Тоня похрипывает от жары, растекается телом по высокой перине. Если бы не хлопковая ночная рубашка в мелкий горох, то, может, поползла бы Антонина на пол густым тестом. А так сохраняет форму, будто в чехле.