Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 8

Вообще человеку свойственно помнить запахи детства — до сих пор слово «война» ассоциируется у меня с запахом крутых яиц и неповторимым запахом бабушки...

А с мамой и папой мы просто потерялись. Потом я узнала, что для того времени такое было не столь редким явлением. Война началась летом — кто где... Многие теряли своих детей, братьев, сестер. И далеко не всем удавалось в конце концов найти друг друга. Повторяю, я смутно помню события тех дней. И поскольку жила в основном у бабушки, то и думала, что она моя мама. А бабушка часто говорила, что вот, Сал-линька, скоро найдутся мама с папой и... Для меня это было, можно сказать, пустым звуком, отвлеченным понятием. Раз я считала, что бабушка и есть моя мама, то (по ее словам) часто спрашивала: «Разве у меня есть еще и вторая мама?» Бабушка пыталась мне объяснить, но напрасно...

От сибирской эвакуации в моей памяти сохранились три главных фрагмента: очень добрые люди, постоянное чувство недоедания и белый-белый снег под ярким солнцем — даже глаза слезились... И еще я отчетливо помню, как к нам в домик приходили люди, как бабушка ставила меня на табуретку и я пела... Про Катюшу пела, «Бьется в тесной печурке огонь» тоже пела. Смысла, конечно, не понимала, но пела. Голосок у меня был забавный (это мне потом говорили мама с папой и бабушка), а слух, как выяснилось много позже, — абсолютный... Люди приходили, помню, не с пустыми руками: кто молоко приносил, кто яйца... Будем считать, что зарабатывать на хлеб «сценической деятельностью» я начала с двух с половиной лет...

А мама с папой, оказывается, попали в Ташкент и позже через Красный Крест разыскали нас. За мной приехала моя тетя и увезла в Ташкент. Мне тогда уже было пять лет, и я, можно сказать, впервые увидела своих родителей и еще долгое время называла их на «вы».

Чтобы прокормиться, родители давали, как тогда выражались, «левые» концерты и брали меня с собой. На этих концертах я пела уже под оркестр. В общем, я превратилась в типичного «вундеркинда»... Голос, как говорили, был у меня «потрясающий», с диапазоном в две октавы. И любила я это занятие — хлебом не корми. Хотя все относительно — одним из главных и наиболее стойким воспоминанием о детстве остается все-таки постоянное недоедание...

Потом я стала петь на радио, а моя тетя мне аккомпанировала. Она-то и настояла, чтобы в шесть лет меня отдали в ташкентскую музыкальную школу.

Я не случайно рассказываю о тех годах довольно подробно, потому что обостренная любовь к сцене, к музыке, к пению, к завораживающему тебя актерскому бытию стала неизменным лейтмотивом всей моей жизни. Это отразилось впоследствии на моих взаимоотношениях с Мишей, по-разному и очень сильно...

В музыкальной школе я проучилась два года, потому что папа с мамой уехали вместе со своим театром в не помню уж какой город. Где-то в центре России. И меня опять отправили к бабушке в Белоруссию, но теперь уже в Могилев, где я жила несколько лет. А в пятьдесят втором году все еврейские театры расформировали, многих ведущих актеров посадили, кого-то расстреляли, кого-то упекли в сумасшедший дом... Жуткое было время... Отец скрывался, его разыскивали... Наконец родителям повезло: моя тетя вышла замуж в Вильнюсе и помогла им перебраться туда. Для них Вильнюс оказался спасением, а для меня — второй родиной.