Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 18

И вообще, мне кажется, что Таль, особенно в молодые годы, был убежден, что родился он для того, чтобы побеждать, побеждать красиво, но и безоговорочно. «От него полетят пух и перья!» — часто повторял он мне, имея в виду предстоящего шахматного противника. Любую свою победу он расценивал как закономерность: ну, а как же могло быть иначе? И меня он, видимо, расценивал как свою победу, победу, которой он добился в честной корректной борьбе, победу, о которой он мечтал и которая доставила ему огромную человеческую радость. И победа теперь должна принадлежать ему, потому что он единственный знает вкус этой победы, потому что он — Таль, потому что иначе быть не могло.

«...Таля полюбили за его исключительно остроумную, живую, веселую манеру игры, за его преданность шахматной красоте, за неустанный поиск самобытных ходов, за ошеломляющие жертвы, за импровизацию, за риск...

...Являясь продолжателем традиций Морфи-Чигори-на-Яновского-Шпильмана, он дополнил их шахматное мировоззрение важной и грозной деталью — кристально ясным пониманием неизбежности шахматного хаоса и практической невозможностью для живого индивидуума хотя бы вчерне рассчитать последствия грядущих событий.

Такое понимание хода борьбы позволяет Талю, с баснословной скоростью рассчитывая варианты, сознавать, что задача эта непосильная. И он... попросту старается объять максимум обозримого в минимум отпущенного кодексом времени! А вот его партнер, которого коварно втянули в водоворот осложнений, пытается просчитать все до конца. Естественно, из этого ничего не выходит. Тогда противник начинает нервничать и вследствие возникшей в его мозгу паники избирает внешне более легкий вариант, в результате же, сам того не замечая, подводит свою позицию к пропасти. Особенно много побед одержал Таль в первые годы своих триумфов, но и сейчас эта сторона его творчества не только не изучена, но даже еще и не разгадана по-настоящему».

Д. Бронштейн («64», 1969 г.)

Но я-то не считала себя побежденной. Я оставалась прежней Салли Ландау — тогда я ощущала себя самостоятельной, гордой, популярной. Я оставалась сама собой с той лишь особенностью, что теперь рядом со мной был очень близкий мне человек, который в первую очередь понимал МЕНЯ. Мне важно было именно это, а не то, что он был гениальным шахматистом, без пяти минут чемпионом мира. Такой человек мог быть и инженером, и музыкантом. Социальный статус меня меньше всего интересовал.