Читать «Луиджи Пиранделло. Избранная проза в 2 томах» онлайн - страница 313
Луиджи Пиранделло
зать, что он так уж властен, суров и энергичен. Этот вы
сокий худой священник, казалось, светился насквозь, как
будто свет и воздух холма, на котором он жил, не толь
ко обесцветили, но словно бы проредили его тело, так
что дрожащие его руки сделались хрупкими до прозрач
ности, а веки, прикрывавшие светлые миндалевидные
глаза, стали тоньше луковичной шелухи. И такой же
дрожащий и бесцветный был у него голос, и такая же пу
стая и неуловимая улыбка длинных бледных губ, между
которыми то и дело мелькал белый сгусток слюны.
Едва войдя и услышав от Монсиньора о мучивших
меня угрызениях совести и моих планах, он тут же зача-
462
стил, хлопая меня по плечу, говоря мне «ты» и вообще
обращаясь со мной с большой фамильярностью:
— Вот и прекрасно, вот и прекрасно, сын мой! Боль
шое страдание — это же замечательно! Благодари за него
бога. Ты спасешься страданием, сын мой. Те дураки, ко
торые не желают страдать, заслуживают самого сурово
го наказания. Но ты, на свое счастье, много страдаешь, да ты и должен страдать при мысли об отце, который, бедняга... э... да, причинил много зла... да, бедняга...
Пусть твоими веригами будет мысль о твоем отце!
Вот твои вериги. А борьбу с синьором Фирбо и синь
ором Кванторцо предоставь мне. Они хотят учредить
над тобой опеку? Будь покоен, я все устрою.
Я вышел из епископского дворца с уверенностью, что
одержал победу над всеми, кто собирался учредить надо
мной опеку; но эта уверенность и обязательства, ко
торые из нее вытекали, обязательства, которые я взял на
себя перед епископом и Склеписом, снова вышвырнули
меня в безбрежное море неуверенности: теперь, когда
я начисто разорен и лишен положения и семьи, что же со
мной теперь будет?
8. В ОЖИДАНИИ
Теперь у меня не оставалось никого, кроме Анны
Розы, а она хотела, чтобы я был подле нее во время ее
болезни.
Анна Роза лежала в постели с забинтованной ногой: она говорила, что не встанет, если, как до сих пор опаса
лись врачи, останется хромой.
Бледность и вялость от долгого лежания сообщили ей
новое очарование, иное чем раньше. Глаза у нее теперь
блестели ярче, и этот блеск был мрачен. Она говорила, что совсем не спит. По утрам она задыхалась от запаха
собственных волос — густых, сухих, слегка вьющихся, распущенных и свалявшихся за ночь на подушке. Если
б не отвращение, которое она испытывала при мысли
о руках парикмахера, прикасающихся к ее голове, она бы
их обрезала.
Как-то утром она спросила, не могу ли я их обрезать.
И, посмеявшись над моим замешательством, натянула
на лицо край простыни, и так и осталась лежать, молча, спрятав лицо.
Под простыней вызывающе обрисовывались формы
463
ее тела, тела зрелой девственницы. Я знал от Диды, что
ей уже двадцать пять. Конечно, лежа вот так, с закры
тым лицом, она знала, что я не могу не видеть ее
тела, обрисовывающегося под простыней. Она меня ис
кушала.
Тишина, царившая в этой розовой, затемненной, не
убранной комнатке, казалось, знала о живущей здесь
тщетной жажде жизни, жизни, которой мешала заро
диться и продлиться быстротечность, свойственная всем
желаниям этой странной девушки.