Читать «Лето с ангелами» онлайн - страница 18

Всемогущий творец был моим отцом, гармония — моей матерью. Еще в младенчестве мой дух напрягал божественные мышцы, как Геракл, играя с числами и звездами.

Нет, не Амадей. Это маленький Вольфганг, наряженная и завитая куколка, выступал перед императорскими особами, танцевал с Марией Антуанетой — своей ровесницей, тоже — кукольная головка на тонкой шейке. Это его, Вольфганга принимала в доме старого переписчика нот Фридолина Вебера ловкая лиса фрау Вебер с целым выводком дочерей — невест. Это Вольфгангу натянули там нос. Это Вольфганга выкинули из дома архиепископа пинком под зад.

Нет, со мной, с Амадеем не могло случиться ничего подобного. Со мной всегда происходило другое — грандиозное... За городской стеной на ольхе пробовал, распевался ранний соловей. Мягко лиловели горы. От всех лиц веяло какой-то необычной свежестью, новизной. ВДРУГ МИР СТАЛ РАСКАЛЫВАТЬСЯ, КАК ПЕРЕСПЕЛЫЙ ТУРЕЦКИЙ АРБУЗ... ФОРТЕ! ФОРТЕ! ФОРТИССИМО!..

И в этом не было ничего смешного, потому что едва удерживаясь на куда-то ухнувшей подо мной земле, надо было раскланиваться, говорить комплименты и вообще поддерживать беседу... Меня куда-то вели, о чем-то расспрашивали... Одну сестру звали Алозия, помладше — Констанция... А я дирижировал, дирижировал неизвестно откуда взявшимся оркестром...

Казалось, я — шекспировский Просперо

и палочкой волшебной вызвал бурю

в самом себе... Я с места не сойду

пущу я корни здесь у вас в гостиной

где шелест платьев, розы и тюльпаны

где дышат итальянские глаза

С какой воздушной флорентийской фрески

сошли вы обе? Две сестры — две темы

И обе темы, будто две сестры

дурачатся, ласкаются друг к другу

Ревнивый взгляд, посыпались упреки

и слезы: "Злая! Не люблю сестру!"

"Дождешься, дура, у меня пощечин"

Перемежаясь, на траве холмов —

и тени облаков и дождь и солнце...

и в небе — ястреб, птицечеловек...

Сто зальцбургских блаженных колоколен!

Дилижансы и кареты увозили нас из маленьких старогерманских городков, из нашего детства, колыхаясь по-утиному на разбитых дорогах, надолго бросали якорь у придорожных трактиров, где пиликали дешевые скрипки. На столах, залитых пивом, глиняные кружки: кружка в виде гнома, высокая — в виде средневекового города, кружка— бочка, на бочке — лягушка, пей, птичка, пей! Хлопни по круглому задику эту голопузую кружку!

В Вене ночами я подстерегал Вольфганга на пустынных улицах, подхватив его подмышки, помогал добраться домой. Мертвенно белели лепные особняки, облитые белым светом луны — этой светской бесстыдницы середины восемнадцатого века. И далеко отбрасывая длинные ломаные трагические тени, тащились по брусчатой мостовой две фигурки с одинаковыми белыми лицами — Вольфганг и Амадей.

Я заботливо укладывал в постель бесчувственного двойника сам, чтобы не тревожить служанку, убирал на паркете его блевотину. Гасил все свечи кроме одной, вставал за конторку и писал, писал до рассвета. Я слышал, как братец мой легко дышит и по временам что-то быстро бормочет. И ломались, брызгая чернилами на линованную бумагу, гусиные перья...