Читать «Книжник» онлайн - страница 142

Тургенев был образованнейшим из русских писателей, но оказался посредственностью. Он не был ни общественным, ни политическим деятелем, но упорно, заколдованный Белинским, пытался писать о том, к чему вовсе не лежала душа, не желая уронить себя в глазах молодёжи, вводил в свои романы начала, ему абсолютно чуждые, торопливо отзывался на злобу дня и терпел в этом жестокое и заслуженное крушение.

А в последние годы жизни, мучительно долго умирая от рака, он становился всё равнодушней к учёным теориям и идеям, когда-то представлявшимся самым нужным в жизни. В его лице, измученном долгими страданиями из-под европейского грима все резче проступали русские черты. Полезен или вреден человек для общества, способствует ли он прогрессу или он был «лишним» — Тургеневу теперь было всё равно. Он не мог не спросить себя: а что, если образованная Европа ошибается? Может быть, всё, что его «мировоззрение» отбрасывало, как ненужный хлам, таит в себе самое значительное и важное, что бывает в жизни? И даже «лишние люди», отбросы цивилизации, заслуживают не только сострадания? Что, если эти лишние люди, из которых никогда ничего не выходит, которые в этой жизни не умеют и не хотят сосредоточить силы на осуществление одной маленькой полезной задачки, вдруг окажутся правыми, самыми главными и нужными?

Страшное, ныне совсем непонятное влияние имел Чернышевский. Этот человек, не умевший отличить главное от второстепенного, проявлявший полнейшее равнодушие к людям и совершеннейшую девственность рассудка, точнее инфантилизм ума и духа, подчинил себе Россию. «Что делать?» — было написано в каземате, прочтено полицией и присоединено к делу. С точки зрения этической полицейскими писание это было признано безнравственным, с эстетической — антихудожественным и бездарным, а содержательно же было определено как утопический вздор. Походя заметим, что критическая оценка сыскарей царской охранки оказалась в высшей степени истинной. Сыскари Российской Империи доказали, что у них — прекрасный художественный вкус. Но дальше цензура разрешила печатание романа в «Современнике», рассчитывая, что эта вещь уронит авторитет Чернышевского, что его просто высмеют. Это был страшный просчёт. Никто не смеялся. Даже русские писатели не смеялись. Даже Герцен, находя, что «гнусно написано», тотчас оговаривался: «с другой стороны много хорошего, здорового». Вместо ожидаемых насмешек, вокруг «Что делать?» сразу создалась атмосфера всеобщего благочестивого поклонения. Его читали, как читают богослужебные книги, — и ни одна вещь Тургенева, Достоевского или Толстого не произвела такого могучего впечатления… «Странная судьба у этого странного писателя!» — с удивлением восклицал Достоевский. Его и вправду многое удивляло, особенно изумлял источник могущества, силы Чернышевского-идеолога, влияние которого на умы современников при всей его вопиющей бездарности и серости было поистине завораживающим, бесовским.