Читать «Книжник» онлайн - страница 140

Он проанализировал Жуковского, прочтя воспоминания и несколько критических работ о нем. Улыбнулся — и ему точно улыбнулся Христос. Проступила кристальная в своей чистоте душа: увлечение идеями самосовершенствования, дневники с целью «познать самого себя», выработать собственные жизненные принципы. Безгневный и мягкий, бескорыстный и благостный, Жуковский был не от мира сего, жил в неясностях души, в туманных мерцаниях сердца, был искренне умилен жизнью, таинствами веры и мистериями бытия, дух его тоже, как дух Книжника, спокоен, точно дремотен. Даже жизненные драмы, вроде погибшей любви к Марии Протасовой, не разбивали сердце певца спящих дев. Его доброе слово неизменно совпадало с добрым делом, он пользовался своей близостью к трону, чтобы вступаться за всех гонимых и опальных. Ни один из писателей не отзывался на такое количество просьб о помощи, протекции, об устройстве на службу, о назначении пенсиона, об облегчении участи, сколько выполнил их Жуковский. В российской словесности от его присутствия стало светлее…

Грибоедов оказался клинком другого закала. Личность пришлось складывать из дневников, писем, официальных документов и слов современников. Но мнения драматурга о себе граничили с актёрством, документы ничего не проясняли, воспоминания же современников были крайне противоречивы. Чем больше Книжник читал, тем более мрачнел, понимая, что имеет дело с непорядочным человеком. Это был закон мемуаристики: после смерти такого человека мало кто хочет ворошить былое, друзья оставляют несколько приторно-нежных и лживо-витиеватых строк, а на случайных знакомых, толком не знавших умершего, действуют обаяние имени покойника и принцип «de mortuis aut bene…» Через пять-семь десятилетий невысказанные упрёки забываются, остаётся сладкая ложь… «Грибоедов родился с характером Мирабо», обронил Фаддей Булгарин, и это отнюдь не было комплиментом. Всплыла вина Грибоедова, стравившего своих друзей, в организации дуэли и гибели одного из них. Всплыли, по словам Пушкина, озлобленный ум, слабости и пороки, репутация отчаянного повесы, лермонтовская желчь и злость. Его талант был чумной бациллой: ведь сколько подражаний было нелепому образу Чацкого, сколько бездельников породило его знаменитое «служить бы рад, прислуживаться тошно…» И выливать столько злобы да дурного сарказма, выдаваемого за ум, на неокрепшие детские мозги?

Гоголь был первым и последним автором, считавшим: «Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою». Никто в русской литературе больше Гоголя не был объят мучительным сознанием ответственности поэта за написанное им. После Гоголя это уже никого не интересует. Собственно это и есть пограничное состояние морали писателя: либо он полагает, что талант обязывает его к сверх моральности, либо уверен, что дарование освобождает от морали. Гоголь ни разу за всю жизнь не совершил ни одного недостойного поступка. Странности — были, подлостей — нет. Иногда завирался, психовал… кошку утопил однажды в детстве, за дьявола приняв. Странен был, что и говорить… Но нормальный «Мёртвые души» и не написал бы… Николай Васильевич подлинно стремился к самосовершенствованию, алкал добродетели и по-настоящему боролся со своими пороками. Отказавшись раз навсегда от всякого комфорта, отдав своё имение матери и сёстрам, он мог, указывая на свой маленький чемодан, сказать: omnia mea mecum porto, — потому что в нём действительно было всё его достояние.