Читать «Казнь. Генрих VIII» онлайн - страница 174

Со сдавленным сердцем, не представляя, как ему быть, боясь своим несогласием огорчить старика, решился успокоить его и неопределённо сказал:

— Ради познаний я и не сплю по ночам.

Наставник насупился и перебил раздражённо:

— Ваша словесность погубит тебя, ибо словесность, древняя или новая, всё равно, распаляет воображение, а ты и без неё слишком много и пылко мечтаешь, это я заметил давно.

Зачем-то поспешил оправдать своё увлечение, хотя не видел в этом нужды:

— Ещё тогда, когда я был ребёнком, я слишком часто оставался один.

Склонив голову, сложив руки на животе, кардинал медленно продолжал, точно не слушал его, а вслух размышлял, может быть не подозревая об этом:

— Ты слишком горяч. Можешь увлечься мечтами. Тебе бы надо заняться историей. Только занимаясь историей, можно понять, что истина и добро, не нами открытые, известные людям с древнейших времён, не исцеляют человечество сами собой. Мир изменяет только политика. Понемногу, но изменяет. По этой причине государственный человек должен быть добродетельнейшим и просвещённейшим из людей.

Томас не собирался становиться государственным человеком и нерешительно возразил, для чего-то оглянувшись на Джона:

— Политики редко сомневаются в том, что стремятся к добру, но чаще всего изменяются в худшую сторону.

Мортон беспокойно пошарил рукой, судорожно схватил подлокотник кресла, пытаясь, должно быть, подняться, этого сделать не смог, обессилел мгновенно и прикрыл вновь глаза, застывшие от сознания слабости, и голос его едва шелестел:

— Ты прав, мой мальчик. Ты прав. Государственный человек обязан быть внимательным и осторожным. Это запомни. Делать следует только то, что созрело. Мечтать хорошо по ночам, пока молод. При свете дня необходимо забывать о мечтах. Не торопи яблоню. Она зацветает весной, а плоды даёт только осенью... только осенью... да...

Мор же сказал:

— Яблоня давно отцвела, но вместо плодов на ней завязались пороки.

Кардинал ответил прерывисто, быстро:

— В своих делах будь честен, мой мальчик, будь добр, как завещал нам Христос, как ты есть по природе своей. Но Христос никогда не занимался политикой, и потому, может быть, политика стоит вне морали. Политика признает только то, что полезно. В государственных делах не уместны ни честность, ни доброта. По этой причине, мой мальчик, я и страшусь за тебя. Ты слишком добродетелен для нашего дела, а наше дело сурово, гадко, грязно порой. Убей, если это пойдёт государству на пользу, обмани, подлог соверши, если этого требует государственный интерес, или близко не подходи, не берись: и дела не сделаешь, и совесть замучит тебя.

Тогда прямо сказал:

— Я не хочу заниматься политикой!

Старик даже не взглянул на него и продолжал шелестеть:

— И я не хотел, я это помню. Я постригся и только церкви мечтал посвятить всю жизнь. Беда наша в том, что выбираем не мы. Когда-нибудь и у тебя не останется выбора, если тебе дорого благо отечества, а над отечеством нависнет беда. Очень скоро, по-моему. Ведь ты уже приближаешься к ней, ибо не умеешь оставаться равнодушным, когда видишь преступление, зло. Ты не способен с безразличием затворника наблюдать, как мир погрязает в пороках и воровстве. Если внимательно разобрать, безразличие затворника не меньший грех, чем грехи людей государственных, может быть, даже больший. Мне всё-таки верится, что ты не останешься сидеть сложа руки над книгами, как приходится сидеть теперь мне, когда мои руки стали бессильны, непослушные, старые. Вот если бы... но я хочу верить, мой мальчик.