Читать «Завещание Шекспира» онлайн - страница 286

Элисон зашла с сияющим взором – и с блюдом сыра.

Зажарь его получше, Элисон, чтобы Фрэнсису приснилось побольше денег. Уж скоро явится Царица Маб.

– А это еще кто такая, Уилл? Что еще за Царица Маб?

Так, никто. Я замечтался.

– Грезы, грезы. Отведай лучше сыру.

Спасибо, не хочу. Запах такой, что скоро тебе на подмогу сбегутся все мыши в доме.

– Вкуснотища! Извини, что разговариваю с набитым ртом. Давай закругляться с завещанием – мы уже почти закончили.

Я помню, как покидал Лондон. «Просперо» был последней пьесой, которую я написал целиком. Меня ждал дом на Нью-Плэйс. Как Ариэль, я когда-то зажигал смятенье и страстно томился жаждой свободы, чтобы вновь предаваться стихии. В Лондоне я жил налегке, даже не столько на квартире, сколько в своих пьесах, и налогов платил всего пять фунтов. Конечно, у меня были кое-какие сбережения, сокрытые от взора сборщика налогов, хотя никакой особой погоды они не делали. Я рассовал свою лондонскую жизнь по карманам – у незнакомца, которым я внезапно стал самому себе, у такого перекати-поля, как я, это заняло не больше десяти минут. У меня не было собственности в Лондоне, и жил я как бродяга. Не осмеливаясь оглянуться назад и боясь разрыдаться, я захлопнул за собой дверь носком сапога.

Стрэтфорд образца 1611 года вполне мог бы сойти за Стрэтфорд 1601-го или 1581-го. Он ничуть не изменился. Немногие из тех, кого я знал, дожили до седых волос, дебелости или усыхания. Большинство уже умерло.

Зато неистовые пуритане пребывали в отменном здравии. Они запретили любые театральные преставления в приходе. Не удивляйся пуританам, Фрэнсис, меньше всего – их страху и ненависти к театру. В каком-то смысле я даже жаждал анонимности, забвения, свободы от разгоряченной человечьей беготни. На все это опустился занавес. Все было в прошлом и больше не существовало.

– Ой ли?

В Стрэтфорде не было волнующей непредсказуемости Лондона, где люди редко сидели или лежали, они всегда бежали. Я думал, что стрэтфордское уединение хоть чуть-чуть утолит мою боль, даст мне перемену, возможность немного отдохнуть и успокоиться вдали от шума и гама, неистовства и грязи, замкнутого круга лихорадочного сочинительства, репетиций, собраний, руководства театром, сумасшедшей, маниакальной необходимости зарабатывать как можно больше денег. Но в том-то и незадача. Человек привыкает к переутомлению, попадает от него в зависимость. Без него – таков уж безумный парадокс нашей жизни – он расслабляется еще меньше. Напротив, в его мозгу пульсация не только не утихает, но усиливается. Пальцы, больше не сжимающие перо, подрагивают, глаза беспокойно бегают по сторонам. Он ловит взгляд одержимого незнакомца, уставившегося на него из зеркала. Он спрашивает то, что ты боялся спросить себя: так это все? для этого я прожил жизнь в полузабвении реальности? Снова окруженный бесконечным притяжением горизонта, настойчивого, как сила прибоя, как буксир луны, он закрывает глаза и притворяется, что их нет и можно оставить без ответа их призыв, тихий, неспешный зов, которым он пренебрег четверть века назад.