Читать «Ещё поживём» онлайн - страница 68

В поисках подлинности

Нынешний, витиеватый и уродливый в своей законсервированности и консервативности литературный процесс исключает автора — единственного, неповторимого и незабываемого, театрально исключает (занавес, железный занавес) и хладнокровно вычёркивает (только проект, литературно-коммерческий перфоманс, как Борис Акунин, уже и не человек, как будто!). Наглухо и нагло прикрывается всё высоколобой рефлексией (провинциальная графомания, порнография духа). Изменилось времечко, негоцианты кругом, шизуха… Оттого и приговор суров, как бы с высоты, от лица одуревающего от благ сословия — для всех бродяг от бумагомарания: «А у нас всё сосчитано!». Так и выплескивают с мутной водицей материально-критических наваждений ошалевшего от стресса несмышлёныша, т.е., всё то новое и неизвестное, что грядёт в очередной раз совершенно беззаконным образом, расшатывая и свергая меркантильных идолов. Чудо пугает, как чучело.

Рынок, торговля, контракты, рекламы, а тут Поэт, охмелевший от рифм и суррогатов, существо непредсказуемое и крайне опасное для деловых людей и журнальных мафиози. Совсем иной континуум: маркетинг, клиент, бестселлер. А поэт — всегда мечтатель безграничный и небожитель латентный. Его согревает идеальное солнце поэзии. Зачем ему спрос и предложение? У него флюктуация смыслов и мелодий. Так Островитянин (в миру Владимир Валерьевич Попов) практически декларирует в одном из своих стихотворений: «…Жажда сильней обещаний Предтечи». И это нормально — для поэта, разумеется, так как — Поэт (и далее везде только с большой)! — Человек плюс неоткрытая ещё звезда или даже целое созвездие. В общем, какая-то толика неба в нём есть, присутствует, он постоянно стремится вырваться за пределы своего заскорузлого (от смешных потуг на гениальность) «я». И, как правило, захвачен в плен дерзостным лиризмом, который в свой черед уничтожает обывательское глубокомыслие той публики, которая мнит себя народом и не даёт Поэту жить так, как только он один и способен. Да, дерзостный лиризм. Поэт — он на котурнах, на коне, в схватке, чтоб было о чём писать, а потом об этом сюсюкать возвышенно и слезливо. Сентиментальное изобретение — Поэт, как писал Жюль Ренар: «Моя родина — это там, где проплывают самые прекрасные облака». Поэта, земного и небесного, давно уже отметил специалистами запущенный «пожар сердца», и это не какой-нибудь скучнейший инфаркт — нет, высокий бред, прекрасная болезнь, припадочное таинство Воображения и Преображения. Нечто из духа музыки. Болезнь! А результат — лирический трепет сумасшедшего сердца Поэта, так как стихи, танго а ля Бертолуччи и Пастернак — поверх барьеров и самого себя. Писал ведь Ницше: «Жизнь есть Дух, который сам врезается в жизнь». И — кердык… или шедевр.

«Таков, Фелица, я развратен!» — или… А в данном случае стихотворение Островитянина «Молитва». Побег в никуда, к новым реалиям, от нынешних невзгод в грядущую туманность, а может быть, просто в жизнь. Побег, как бунт и воздаяние. Вот он и вопит. А его более могучий собрат В. Маяковский, и его монументальная поэма «Облако в штанах» — жутко вопит: «Дайте о рёбра опереться. /Выскочу! Выскочу! Выскочу!». А вот Островитянин — вторит ему? «На будущей свалке /Рождается будущий Бог. /Спешите к нему, /Принесите по горсточке пыли!..» Скандальная «Молитва». Далее: «Готовьте посуду под самый похмельный глоток, /Почти на халяву /Судьба разыграет в напёрсток. /Невиданный шанс (всё или ничего) «… Что за шанс? Об этом позже. Сначала Владимир Владимирович, призванный под ружьё Владимиром Валерьевичем, тишайшим Островитянином: «Как смеете вы называться поэтом /и, серенький, чирикать, как перепел! /Сегодня /надо /кастетом /кроиться миру в черепе!» Ладно. У Островитянина всё уже перекроено, разорвано и расчищено: «По мёртвому городу сеет и сеет рассвет…» или «Старый Сафаоф умер». Бог умер и там, и тут, но у Маяковского всё впереди — битвы, потери, осатанение, а у Островитянина — стоп! — преодоление и роды, рождение и предполагаемое обретение всей полноты бытия. Правда, и богохульство присутствует во всём этом. Другое дело — о каком Боге идёт речь? Вероятно, о Боге действительной и идеальной жизни Поэта, способном в одночасье прервать затянувшуюся пагубную для человеческих душ энтропию. Даю. Так оно и есть, речь идёт о Поэзии и о Поэте, о новой системе ценностей и иерархий, о смысле жизни, наконец, об идеалах, которые были выброшены (за ненадобностью), утрачены по беспамятству или ещё не найдены (а что есть истина?) людьми и тварями, проще — человеком наших, богооставленных — и врагом рода человеческого — приобретённых времён. Опустошительных и беспощадных… Но грядёт Спаситель, о скором неизбежном пришествии которого кричит, задыхаясь, лиричнейший и сокровенный поэт! — «Склоните сердца пред его безымянным Крещеньем». Назвать Бога по имени — всегдашняя страсть и забота Поэта. Назвать, что бы он там из себя ни представлял.