Читать «Ещё поживём» онлайн

ISBN 978-5-4490-7894-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВЕЛИКАЯ СТРАНИЦА ПИСАТЕЛЯ НАУГОЛЬНОГО

Считается, что писателю должно льстить, когда о нём говорят: «редкий», «неповторимый», «уникальный». Обычным быть скверно, нельзя. Но в случае с Андреем Наугольным и его прозой, наверное, будет честнее, если мы признаем, что всё в ней, с точки зрения русской литературы и русского писательства, очень типично: ужасная судьба, однообразие дней, сыроватая прилипчивость быта, а выше — воображаемые миры мечтаний, красот, слов, желанные, но меркнущие с каждым прикосновением, с каждым ударом судьбы-житухи.

Проза Наугольного воняет жизнью. И, кажется, он пишет об армии, потом о милиции, потом о прозябании на посту охранника. Вроде как подробная трудовая книжка, залитая портвейном и закапанная кровью, с нудными отступлениями на полях, с воплями к небесам, с падениями на землю. В этой сюжетной сетке — от новобранца-первокурсника к дембелю и сотруднику — должна быть, по идее, какая-то искупляющая логика. И при начале своего повествования он идёт мерно, хронологически, словно и правда нас ждёт какой-то обычный «рассказ о судьбе», где за руку ведут от зачина к итогу. «Утро как утро. Обыденное, как вонь…» — оно настаёт в каждом рассказе книги «ПМ». Порой к средине дня миазмы перебиваются спиртными парами, искры нездоровой бодрости охватывают существо героя, и мрачное отрезвление ждёт его мир, чтобы обыденное утро смогло вновь настать.

Но писатель Наугольный совсем не о том. Его страсть, его существо и метод — перепады языка, ритмы и приостановки, раскачка и обрывы речи. Может быть, даже мысли для него вторичны, не говоря уж о том, что можно назвать в его рассказах «событиями». Говоря, что в казарме пахло «мочой утраченных надежд и рвотной кашицей разочарований», он радуется красоте пришедшего на ум оборота, даже если красота эта отвратна на вид. Он идёт за языком, как за дудочкой.

В одном из рассказов Наугольного есть удивительное название для происходящего вокруг героя абсурда: «библейская похабщина». Оскорбительное соседство нижайшего и высокого, напряжение такого перепада — это кремень и огниво его прозы. «Мыслящий тростник» в окружении сослуживцев, для которых «чтение книг… считалось занятием противоестественным, как педерастия».

Вернувшиеся с ночёвки «на сенных барках» герои, подобно Мармеладову, чинно рассаживаются в бытовках и на кухнях, дабы вопросить друг друга о Боге, о смысле, о любви, но не найти их и вернуться к тому же. Кажется, они договаривают и никак не могут договорить все эти бесконечные круговоротные разговоры русской литературы. Всё уродливо, «всё, как в жизни, только наоборот». Но почему «наоборот»? Ведь эта сторона — как раз лицевая, «остатки разгромленного и деморализованного батальона» величиной с целый мир.

«Лишь впадая в отчаяние, я обретаю под ногами твёрдую почву», — говорит он. И это не о твёрдой почве в жизни, где он становится ментом «по недоразумению», где о себе можно сказать (якобы) иронически: «Всего в нём было понемногу, как в мусорной куче». Нет, это отчаяние непонимания, отчаяние обессмысливания, «где насилие — повивальная бабка гармонии».