Читать «Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая)» онлайн - страница 45

Минуту спустя послышались громовые удары в дверь. Мийе-старший отправился открывать.

Пруссаки овладели городом, и к нам вломилась группа солдат, требуя крова и пищи.

Мийе повел их к раненому, тотчас опознанному одним из офицеров, который велел поставить снаружи у двери часового, приказав ему никого в дом не пускать.

Не стоит и говорить, что, как только часового сменили, его повели на кухню, где он получил сытный обед.

Через месяц молодой пруссак покинул нас, полностью излеченный; выхаживала его вся семья: мать — как собственного сына, а сестры — как брата.

Вместе с изъявлениями благодарности он оставил нам свою фамилию и адрес.

Звали его Антон Мария Фарина, а жил он в Кёльне.

Это был племянник знаменитого Джованни Мария Фарины, первого в мире фабриканта одеколона.

В 1838 году я предпринял свое первое путешествие по берегам Рейна и, приехав в Кёльн, осведомился об Антоне Мария Фарине.

Как выяснилось, Антон Мария Фарина уже не наносил сабельные удары и не получал их, а стал фабрикантом и торговал одеколоном.

Мне указали на его магазин.

Я вошел туда под предлогом купить коробочку с его товаром.

В магазине не оказалось никого, кроме приказчика, и я попросил его позвать хозяина.

Выяснилось, что тот обедает.

Хотя его и оторвали от этого важного занятия, он вышел ко мне, любезно улыбаясь.

Я взглянул на его лоб: на нем виднелся рубец.

Конечно, это был тот самый человек.

Видя, что я смотрю на него с особым вниманием, он осведомился, с чем связан мой визит.

Тогда я спросил его, помнит ли он, где ему рассекли лоб.

Он ответил мне, что это произошло в маленьком французском городке Крепи.

Я поинтересовался, сохранилось ли у него в памяти имя семьи, которая приютила его.

— Мийе, — ответил он.

Тогда я спросил, запомнился ли ему мальчик лет десяти — двенадцати, который в ту минуту, когда к раненому вернулось сознание, держал в руках тазик с водой, окрашенной его кровью.

Он с любопытством взглянул на меня.

— Я не спрашиваю, — со смехом произнес я, — узнаете ли вы этого мальчика, а интересуюсь, припоминаете ли вы его?

— Так это были вы? — спросил он.

Протянув бывшему солдату обе руки, я в то же самое время напомнил ему пару подробностей о тех событиях, чтобы у него не оставалось никаких сомнений.

Он бросился мне на шею и, созвав всю свою семью, жену и двух очаровательных дочерей, в нескольких словах — слова эти, разумеется, были произнесены по-немецки — объяснил им, о чем идет речь.

И тут начались объятия и поцелуи. Меня затянули в обеденный зал, заставили сесть за стол и стали пичкать анисовым хлебом, телятиной с вареньем и зайчатиной со сливами, причем запивалось все это лучшим йоханнис-бергом, какой только удалось найти в погребе.

День прошел за столом, а вечером мы еще пили чай и ели сласти.

Расстались мы в час ночи.

Никогда еще, на памяти людской, в Кёльне не ложились спать так поздно.

Другое мое воспоминание более свежее.

В 1840 году я жил во Флоренции в одном очаровательном доме на Виа Рондинелли — улице Ласточек, — который уступил мне мой друг Купер, в ту пору атташе английского посольства, живущий теперь в Париже на ренту то ли в шестьсот, то ли в восемьсот тысяч ливров, но остающийся и в Париже таким, каким он был во Флоренции, все тем же остроумцем и отличным товарищем — good fellow, как говорит Шекспир.