| The children were not children, but sons, offspring, the intelligentsia, and the terrors were not terrible, but providential, apocalyptic, and those are two different things. | И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалиптичны, а это разные вещи. |
| But now all that was metaphorical has become literal, and the children are children, and the terrors are terrifying-there lies the difference." | А теперь все переносное стало буквальным, и дети - дети, и страхи страшны, вот в чем разница. |
| 5 | 5 |
| Five or ten years went by, and one quiet summer evening they were sitting again, Gordon and Dudorov, somewhere high up by an open window over the boundless evening Moscow. | Прошло пять или десять лет, и однажды тихим летним вечером сидели они опять, Г ордон и Дудоров, где-то высоко у раскрытого окна над необозримою вечернею Москвою. |
| They were leafing through the notebook of Yuri's writings put together by Evgraf, which they had read many times and half of which they knew by heart. | Они перелистывали составленную Евграфом тетрадь Юрьевых писаний, не раз ими читанную, половину которой они знали наизусть. |
| As they read, they exchanged observations and abandoned themselves to reflections. | Читавшие перекидывались замечаниями и предавались размышлениям. |
| Midway through their reading it grew dark, they had difficulty making out the print and had to light the lamp. | К середине чтения стемнело, им стало трудно разбирать печать, пришлось зажечь лампу. |
| And Moscow below and in the distance, the native city of the author and of half of what had befallen him, Moscow now seemed to them, not the place of these events, but the main heroine of a long story, which they had reached the end of that evening, with the notebook in their hands. | И Москва внизу и вдали, родной город автора и половины того, что с ним случилось, Москва казалась им сейчас не местом этих происшествий, но главною героиней длинной повести, к концу которой они подошли с тетрадью в руках в этот вечер. |
| Though the brightening and liberation they had expected after the war did not come with victory, as had been thought, even so, the portents of freedom were in the air all through the postwar years, constituting their only historical content. | Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание. |
| To the aging friends at the window it seemed that this freedom of the soul had come, that precisely on that evening the future had settled down tangibly in the streets below, that they themselves had entered into that future and henceforth found themselves in it. | Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. |
| A happy, tender sense of peace about this holy city and about the whole earth, about the participants in this story who had lived till that evening and about their children, filled them and enveloped them in an inaudible music of happiness, which spread far around. | Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. |
| And it was as if the book in their hands knew it all and lent their feelings support and confirmation. | И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение. |
| Part Seventeen | ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ |
| THE POEMS OF YURI ZHIVAGO | СТИХОТВОРЕНИЯ ЮРИЯ ЖИВАГО |
| 1 | 1 |
