Читать «Десять новелл и одна беглянка» онлайн - страница 9

Я попробовал. «А у тебя хороший голос», — удивилась И*.

Особо мы не скрывались, но и не афишировали своей подготовки к конкурсу. И* знала, что делает.

Нашему дуэту было присуждено первое место, нам же достался приз зрительских симпатий. «Три „Шу“» заняли почетное второе. На их лицах читалось недоумение. И досада.

А учитель пения прослезился (он аккомпанировал на баяне некоторым участникам из других классов). Мой диплом лауреата он повесил дома на стенку; свои он хранил в шкафу.

С тех пор И* пела только со мной (целовалась, правда, с Шу-1).

На меня стали посматривать девчонки. А я втрескался в И*; петь дуэтом — это ведь так романтично, я уверяю.

Однажды мы с И* пели в клубе на День лесоруба. Когда мы замолчали, на лицах зрителей были слезы. «Какая пара», — говорили бабки. Слез не было только на лице у Шу-1; он сидел в первом ряду, злой.

После Дня лесорубов мы больше не пели.

В институте я тоже пел; когда в колхозе после работы я брал в руки гитару, все сбегались к костру послушать меня, — девчонки, работавшие в столовой (их у нас на физтехе было совсем немного), стали класть мне в тарелку больше мяса.

И в армии я пел, в ансамбле. И играл в духовом оркестре на большом барабане. Вместо того чтобы чистить картошку, драить полы и топать по плацу.

И в другом институте тоже. Так как это был педагогический, то девушек у нас было много: большинство. А мне даже удавалось завоевывать внимание самых красивых. Не всех, конечно — у меня были конкуренты: например, К* — кроме того, что он тоже неплохо пел, он еще был чертовски хорош собой (в отличие от некоторых); потом, Ш* — если б он еще и пел, у него вообще бы тогда не было конкурентов; еще М* — ума не приложу, чего они в нем находили. В общем, мои музыкальные данные помогали мне ощущать себя если не завидным, то, во всяком случае, вполне конкурентоспособным женихом. И я отлично понимал, что пение — безусловно, средство обольщения (одно из многих), довольно действенное, а самое главное — легкодоступное для меня, так как дано мне от природы.

Но потом я влюбился, сильно. И мои музыкальные способности мне ни хрена не помогли (как и тогда, в школе): она выбрала другого. Мой счастливый соперник пел и играл на гитаре гораздо хуже меня.

Больше я никогда не полагался на пение.

А потом, слава богу, у меня пропал голос. Зато вернулось чувство брезгливого омерзения ко всему, что связано с пением («петь» — это слово для меня почти ругательное).

Ту, что стала моей женой, я обольщал, разумеется, уже не пением.

Говорю одной как-то: в юности, мол, я хорошо пел. Не поверила. Докажи, говорит, — спой. Рад бы, отвечаю, да голос пропал. Не поверила!

А меня заело.

Повел к своим старым друзьям. Скажите ей, говорю, что я хорошо пел. Сказали. Смотрю, сомневается.

Повел к другим. И те сказали. И все равно сомневается.

Слышала бы она, как поет моя дочь — сразу бы поверила.

Дочь спрашивает однажды у своего капельмейстера в музыкальной школе: «Почему вы никогда не ставите меня солисткой?» Та отвечает: «Потому что ты нужна в хоре: все настраиваются по твоему голосу, как по камертону, ты ведешь весь хор».