Читать «Десять новелл и одна беглянка» онлайн - страница 21
Игорь Федорович Кудрявцев
Как-то раз, в городе, Г. увидел бывшую жену, впервые после побега. В тот же вечер он послал ей sms-сообщение, в котором просил прощения за причиненные страдания. Совершив этот немного сентиментальный, но, в общем, совершенно искренний поступок, Г. вдруг понял, что ушел от нее, через три года после побега, ушел.
«Жить не скучно, нет, — с горечью думал он. — Но ежели не скучно, то почему ж так тоскливо?..»
А потом Г. начал болеть. Как Йов, он покрылся болячками с головы до пят. «Колись, чего у тебя произошло?» — спросил врач. Г. ничего не ответил, лишь с тоской посмотрел на врача. «Попей „Глицин“, — сказал врач, — ты должен хотя бы спать».
Он должен был спать. Но почему-то не спал. И ничего не ел.
«Ну, нельзя же так, — говорили некоторые, — нужно держать себя в руках». Таких было много, они были особенно омерзительны Г.
«А я понимаю, что с тобой происходит, — сказал Д. — Мой брат, когда от него ушла жена, повесился».
В общих чертах Г. знал эту грустную историю.
«Ты давай, это, завязывай, — сказал ему брат. — Попробуй отнестись к произошедшему по-философски». «Не могу по-философски, — ответил Г., — я был счастлив». «Да уж, — сухо заметил брат. — Ты даже поглупел».
«Хорошо живете, — сказал В. А., — жена пришла — жена ушла…»
Б., как всегда, был чуток и деликатен. «Наверное, нужно быть благодарным за то, что это было в твоей жизни…» — сказал он. «Пока я чувствую только боль», — пожаловался Г. «Боль уйдет… — ответил Б., — останутся только печаль и нежность». Б. всегда умел найти самые простые и нужные слова. Он продолжал: «Можно попробовать описать то, что ты чувствуешь». «Думаешь, это поможет?..» «Я не знаю», — вздохнув, ответил Б.
«Не удалось стать счастливым, придется книжки писать, — с грустью думал Г. — Так себе перспектива».
Что было дальше?
А дальше… дальше было вот что.
Г. спрятал все вещи, что от нее остались, убрал из платяного шкафа пустые плечики, один вид которых повергал его в полнейшее отчаяние, запер на ключ все ее фотографии, перевесил обратно, повыше, все вешалки и зеркала…
Оглядев свое жилище, Г. нашел, что оно стало почти таким, как прежде, до нее.
«Ну, что… — вздохнув, сказал он сам себе, — к одиночеству готов».
Не просто так
Гоша «не писучий». Он и не писатель — в самом прямом, натуральном смысле. Писатель — это тот, кто любит писать, а Гоша не любит; всеми способами избегает; манкирует; не снисходит. Гоша предпочитает для наших дней гораздо более элитарную деятельность — чтение; «зачем еще множить книги, если и так столько всего написано, а среди написанного так много хорошего?» — одна из вероятных Гошиных установок. Внутренний диалог между автором и его genius в нашем случае представляет собой непрестанное препирательство, унизительные уговоры, скандалы до мордобития (глядя на Гошу, действительно иногда возникает ощущение, что он только что с кем-то крепко подрался, причем с кем-то личным, глубинным, страшным). Возможно, с этим же страшным бился в ночи Иаков (и стал на всю жизнь хромым); от такого же страшного другой уже ночью отрекался Петр (и заболел навсегда виною). Наш герой не самонадеянный мальчик, он знает прекрасно, что этого внутреннего «уговорщика» не одолеть, но Гоша упрямый — без единого шанса, без всякой надежды в каждой схватке он стоит насмерть, неведомо что отстаивая. И лишь когда превосходящая сила необходимости тащит его к письму, и нет в запасе ни хитрых приемчиков, ни лазеек, Гоша делает вид, что смиряется и кропает что-то, совсем чуть-чуть, чтоб силища эта отстала. В этой тяжкой борьбе, состоящей из каверз и лобовых столкновений, вынужденно складывается литературный стиль моего друга Гоши Кудрявцева: стиль малых форм, сдержанных фраз, до упора напичканных эмоционально-интеллектуальным содержанием; это манера максимально ценного слова; одно слово Кудрявцева сопоставимо по ценности (конвертируемо) с циклом рассказов практически любого современного классика. Добрая половина этих «классиков» без всякой натяжки, играючи может быть списана в раздел «журналистики» (а зачастую списана и реально), где слово преходяще, сиюминутно и суетно; но Кудрявцев и журналистика… это сочетание можно представить лишь как следствие трагической катастрофы, сокрушительного — до основ — перерождения. Рассказы Кудрявцева — это скорее стихи, по насыщенности и изяществу одни из самых искусных. Но — не буду притеснять жанр — все же это проза, рассказы (известно, что на самых вершинах жанры смыкаются), полные драматики, быта, игры, иронии и самоиронии, подлинной биографии. Проза эта тяготеет к замкнутости, к закругленности (цикл новелл И. К. начинается и заканчивается побегом); склонен И. К. и к перфекционизму. Он будто хочет создать совершенный, замкнутый в себе мир, одновременно движущийся и неподвижный, мир-воспоминание и мир-настоящее; создать и никогда более к нему не возвращаться, чтобы мир этот существовал уже сам по себе, не теребя по пустякам отца-основателя; как мудрый, печальный, одинокий ребенок. К. и любит и ненавидит его, как любит и ненавидит свое писательство, которое никогда в случае Гоши не случается просто так. И в это «не просто так» веришь.
