Читать «Деревенская трагедия» онлайн - страница 32

– И корова пала, и индейки пропали, – все это хоть кого с ног собьет, – стонала тетушка. Она вытащила новую свечу из кармана, зажгла и вставила ее дрожащими руками в фонарь. – Ты выпустила индеек, ты и искать их должна. Если ты их не найдешь, так и оставайся с ними всю ночь в поле. Без них не возвращайся домой, если не хочешь, чтобы я тебе переломала все ребра.

Говоря это, она сунула фонарь в руку Анны, толкнула ее еще раз на прощанье и исчезла во мраке. Серая, прозрачная пелена кругом начинала сгущаться; тяжелая и низкая туча надвигалась с отдаленного горизонта, который тоже в свою очередь окунулся в мрачную, непроглядную тьму. Одни только тяжело листные вязы, темнее самой ночи, обрисовывались еще над изгородями, шепча и раскачиваясь от налетавших по временам порывов ветра и дождя. В отблеске фонаря, неотступно следующем за Анной, было что-то зловещее; благодаря ему, иногда от неё тянулась дрожащая, причудливая тень по крутым изворотам и колеям дороги, но большею частью им освещалось поле, на котором в июне еще горох цвел красивыми рядами, а теперь стоял голый, высохший и черный, в виде целой армии ободранных скелетов.

В первую минуту для Анны было уже облегчением то, что она освободилась от мистрис Понтин, и она с жаром начала было искать потерянный выводок, но постепенно её старания начали, ослабевать и превратились вскоре в машинальную ходьбу. Мало-помалу девушку начал охватывать чисто-детский ужас перед безграничною ночною темнотой, среди которой, за исключением её самой, не видно было ни одной человеческой души, перед слабыми таинственными звуками в виде вздохов, долетавшими до неё от далекой невидимой равнины, перед резким, необъяснимым шуршаньем и треском, раздающимся вокруг неё в листве и в траве, но в особенности страшилась она ярко-белого светового пятна, окруженного черною движущеюся каймой ночного мрака, которое следовало за ней всюду, куда бы она ни шла. Больно было и голым ногам, и всему телу. Мелкий дождь покрапывал по временам; наконец, с равнины принесло ветром сильный ливень; тогда Анна подползла под терновый куст у самой изгороди и попыталась закрыть фонарь, чтобы освободиться от преследующего ее отсвета, но её усилия были тщетны, так как фонарь оказался испорченным. Спрятав тогда лицо между коленями, она решила об этом не думать и направить мысли на другой предмет.

IV

Анна чувствовала себя в страшном одиночестве не только в поле, но и в целом мире. Все, что произошло с того утра, когда она говорила с дядей насчет Джеса, вспомнилось ей с удивительною отчетливостью, теперь ей казалось, будто она опять все это переживает. Припоминая позорные, несправедливые слова и жестокие удары, она чувствовала теперь их оскорбительность больнее, чем тогда, когда переносила их в действительности; и тело, и душа её страдали от причиненных им ран, ей было и холодно, и больно, и никого не было, кто бы мог придти к ней на помощь. Весь ход жизни на ферме был Анне слишком хорошо известен, чтобы она могла надеяться на поддержку со стороны дяди против тетки, к тому же, Анна была слишком молода и неопытна для того, чтобы взвесить, сколько было преувеличенного в сильных выражениях тетки. Жизнь представлялась ей бесконечно-тяжелой впереди и лишенной всякой радости. Никого не было у неё, кого бы она могла любить, ее тоже никто не любил, за исключением бедного Джеса, а быть его другом ей помешают. Зачем, ах, зачем умер её отец? Он умер и лежал глубоко под землей, вдали от неё, и не мог слышать её, как бы громко она ни звала его; она, все-таки, не могла удержаться и громко позвала: «Отец! отец!» Звук её собственного голоса испугал ее; Анну внезапно охватило другое, противуположное течение чувств, и она даже присела от страха, еще крепче закрыв глаза обеими руками. В эту минуту ей в голову пришла отчетливая и страшная мысль, что если она оглянется, то увидит отца, одетого как в гробу и сидящего около неё в узком белом просвете фонаря. Ей казалось одинаково невозможным оставаться на том месте, невозможным и двинуться с него, но терпеть долее такую муку, во всяком случае, она не могла. Бежать куда-нибудь надо было и, при своем паническом страхе, она могла придумать только одно место, могла вспомнить об одном только человеке. Сделав страшное усилие над собой, она вскочила на ноги, схватила фонарь и побежала, чувствуя, как воображаемые преследователи хватали ее сзади и как сердце её отчаянно билось. Мигом перелезла она через ворота и пробралась через дорогу в поле, прилегающее к господскому дому. В самом воздухе было тут уже что-то успокоивающее и ободряющее для неё, даже в громком фырканье старого белого пони чувствовалось что-то родное. Первым движением её было пробраться прямо к двери Джеса и позвать его; но, подойдя поближе к восьмиугольному домику, она остановилась: действительность со всею её суровою реальностью предстала вновь перед ней и она вспомнила, какое объяснение дадут её поступку, конечно, не Джес, а всякий другой, кто узнает о нем. В той среде, в которой она жила, молодая девушка не может оставаться в неведении зла. Впрочем, среди темноты и уединения окружающей её ночи, представлялось мало вероятности, чтобы это сделалось известным. Вдобавок ко всему этому, в Анне проявлялась иногда странная черта какой-то беспечности и равнодушие к последствиям, которая, казалось, ничего общего не имела с основными свойствами её характера, как будто частица бессердечной беззаботности Селины перешла к ней вместе с более скромною, серьезною и любящею натурой отца. «Не все ли равно, – думалось ей, – как я буду жить, хорошо или дурно, если меня незаслуженно уже теперь позорят самою грязною бранью?» Тут она бросила горсть песку в окно, а большим камнем начала стучать в дверь. Джес услыхал шум, открыл окно и высунул голову, чтобы узнать, кто стучался.