Читать «Двое и война» онлайн - страница 180

Я уже знала, что могилы воинов — и твоя тоже — перенесены на Холм Славы. Накануне мы заказали венок. Возложить его товарищи поручили Сильвестру Проскурину и мне.

И вот мы подымаемся на холм. Надгробия, надгробия… И на каждом имя захороненного. Ряд за рядом обходим мы могилы наших друзей. Узнаем. Вспоминаем. А где же твоя могила? Здесь ли она?

Передав венок идущему позади, я бегу в обратном направлении, чтобы быстрее других увидеть на скошенной плоскости камня твое имя. Сердце колотится так, что, кажется, стук этот услышат все, кто находится на холме, — и мои товарищи, и группа экскурсантов, окруживших памятник разведчику Кузнецову и слушающих рассказ экскурсовода о нем.

Наконец еще издали увидела я буквы, образующие твою фамилию. Подбежала, прочитала — раз, другой. Дата гибели не верна. Ты погиб тремя днями позже… И все. Волнение улеглось. Только в голове стучит, повторяется одно и то же странно спокойное: «Под этой плитой лежит то, что осталось от тебя…» А ведь еще две или три минуты назад я бежала с громко бьющимся сердцем, задыхаясь…

Подошли остальные. Кто-то ощупью нашел мою руку, потянул ее к железному ободу венка: держи, мол.

— Ну и что будем делать? — спросил кто-то. — У нас всего один венок — мы считали, что здесь одна братская могила, в которой покоятся останки всех наших товарищей.

— Прошу слова, — говорит Сильвестр и помолчав, произносит речь: — Полк, батальон — основное ударное звено минувшей войны. Комбат — один из тех, на чьи плечи легла самая большая тяжесть войны. Наш комбат был, может быть, самым лучшим из всех комбатов. И потому венок на могиле нашего комбата явится символом нашей памяти о всех погибших однополчанах — и солдатах, и офицерах…

Слушаю Сильвестра, смотрю на высеченные в камне, покрытые золотом слова, означающие для меня так много, и не могу понять, почему все во мне так спокойно?

Поздно вечером, почти ночью, когда, навспоминавшись, все ушли спать, я возвращаюсь сюда с букетиком осенних, пахнущих застоялой водой цветов. Я хочу положить их от себя. От одной себя. Я хочу волнения. Но волнения по-прежнему нет.

Ярко горят фонари. На холме — никого. Постелив газету, я сажусь на асфальт. А в душе все так же торжественно-свято, но спокойно и тихо, как днем. Надгробная плита, буквы на ней и даже чистота асфальта вокруг — все такое незнакомое. И все это вызывает странное ощущение, будто мы положили венок на могилу Неизвестного. Нарочно вспоминаю, как везли мы тебя, как хоронили в Стрыйском парке… О, Стрыйский парк — вот куда мне надо!

Сбегаю с холма вниз, загораживаю путь машине с зеленым глазком.

— Такси! Такси!

Машина останавливается далеко впереди, шофер подает ее назад.

— В Стрыйский парк! Пожалуйста!

Нет, я ничего не узнала. Не нашла деревьев, что двумя рядами тянулись вдоль аллеи. И ворота совсем не такие. Шофер увидел мое огорчение.

— Я не сюда вас привез?

— Разве есть другой вход в парк? — спрашиваю я и рассказываю про короткую улочку, которая круто подымалась к невысоким, похожим на огромные белые грибы тумбам ворот, про шеренги высоких и стройных деревьев, кажется пирамидальных тополей. Вспоминаю четырех- или пятиэтажное здание недалеко от парка: некрасивое на фоне изящных старинных построек, оно стояло на повороте, на самом подъеме на ту крутую улочку, которая ведет в парк… Шофер не отзывается, и я стараюсь припомнить как можно больше деталей, чтобы он мог сориентироваться.