Читать «Двое и война» онлайн - страница 165
Надежда Петровна Малыгина
Я умирала с каждым из вас и осталась жива. А тебя убили…
Я мчалась к тебе, убитому, и думала: «Надо было самому… Не надо было позволять им, гадам…»
Потом мне было стыдно, больно и горько, что я выбирала тебе смерть и хотела, чтобы ты застрелился. Сам…
И все же во мне еще колыхалась робкая надежда: «А вдруг ты упал раньше пулеметной очереди?..»
Откуда-то принеслась, давя окопы, «тридцатьчетверка» Жоры Прокопьева. Пролетела вправо, влево, сразила пулеметными струями удирающих немцев, еще раз бахнула в две уже подбитые «пантеры» и самоходку — за ними залегли вражеские солдаты.
Ах, Жора, Жора, где же ты был минутой раньше, ротный Прокопьев Жора?..
Снова яростно, зло и длинно, без передыха ударил вражеский пулемет. Но я уже успела добежать. Упала, уткнувшись головой в твой бок. Однако еще долго нельзя было шевельнуться, посмотреть на тебя, обнять рукой твое тело: пулемет все строчил и строчил, как швейная машина на холостом ходу. И пока он строчил, пока я не могла подняться и увидеть тебя, меня все не покидала надежда.
Сижу на земле рядом с тобой — на том самом месте, где упала, когда ударил, захлебываясь, пулемет. Стоило только чуточку подняться, и все. Мы были бы вместе. Вернее, нас не было бы. Обоих… У тебя неловко подвернута правая, раненая рука. И меня все мучает мысль, что тебе больно. Кто-то догадался, поправил.
Смотрю на тебя, думаю о тебе, а сердце мое, слух мой, мой обнаженные нервы ловят тихие голоса, шаги, скрежет гусениц, далекий и оглушающе близкий рокот моторов, запах гари и железной окалины. Кто-то, лежащий у тебя в ногах, плачет навзрыд:
— Я же дернул его-о-о: ло-жи-ись…
Рыдания неприятны. Они липнут к сознанию, как рыбья чешуя, и хочется соскоблить их, и возникает ощущение, будто плачущий в чем-то виноват перед вами, погибшими. Отчаянно хочется взглянуть: кто это? Но сил нет. А перед глазами — вы, все трое. Живые. Ребята поддерживают тебя. Ты же неловко — рука не вгибается — тянешься к кобуре. А вот и они рванулись за пистолетами. И вдруг эта очередь… Ее трескотня будто застыла в ушах.
А где же они, твои ребята, твои орлы? Где Саня? Ты упал на шаг вперед. Митя Федюнин — слева. Коля Таранов — справа. Значит… Поворачиваю голову вправо и вижу, как сотрясается от рыданий тело Таранова. Коля Таранов? Живой? Это непостижимо!
— Я же… крикнул им… обоим… ложи-и-ись… — повторяет он сквозь рыдания.
Тебя переворачивают на спину. Обгоревшие брови, тронутое огнем лицо. Полоса рваных дыр на груди комбинезона… Приносят Саню Крюкова, кладут рядом. Стоящие вокруг молчат. Отходя, потихоньку, на цыпочках сбиваются группками, приглушенно говорят — о тебе, о твоем экипаже, о том, как вели вы бой. Осматривают ваш обгоревший танк.
Странно, но меня успокаивают их уважительные слова о тяжких ранах вашей «тридцатьчетверки», о двух подбитых вами «пантерах» и «фердинанде», о пушке, которая натворила бы бед, не раздави вы ее, о том, что дрались вы до последней возможности и никакого другого оружия, кроме гусениц и тяжести танка, у вас уже не было.
Кто-то рассказывает: когда ваш танк утюжил вражеские окопы, ты сообщил по рации, что выходишь на заправку боеприпасами. «Не успел!.. Где же ты был, ротный Жора Прокопьев? — снова думаю я — Если бы ты подошел минутой раньше…»