Читать «Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы» онлайн - страница 42
Виктор Леонидович Топоров
Далеким колокольчиком вечернего ноября,
Молчаньем отцов, – когда в сновиденье,
Шаг за шагом,
Спускался по зыбкой лестнице превращений.
2
Мир души. Одинокий зимний вечер.
Темные фигуры пастухов у колодца.
Дитя под соломенной крышей; о, как тихо
В черной лихорадке исчезал облик
Святки.
Или, поднимаясь на черную гору,
Цеплялся за жесткую руку отца.
И в зыбких расщелинах скал его легенды
Синий скользил человек с пурпурною раною в сердце.
О, как тихо
В темной душе воздвигался крест
Радость: ибо в черных углах таял снег,
Голубая лужица весело росла под старою бузиной,
В тенистом сплетении орешника:
Тихо представал перед отроком розовый ангел.
Друзья; ибо в холодных комнатах звучала
вечерняя соната,
В бурых потолочных балках
Из серебряной куколки
Выбиралась голубая бабочка.
О, близость смерти. Из каменной стены
Желтая голова – и ни слова ребенку:
Месяца не стало в этом марте.
3
Розовый пасхальный перезвон в могильном
сплетении ночи
И серебряные голоса звезд
Изгоняют черное безумие из головы спящего.
О, как тихо спуститься к голубой реке,
Думая о забытом, ибо в зеленых ветках
О своей гибели
Непостижимо кричит синица.
Или, идя вдоль разрушенной городской стены,
Цеплялся за костлявую руку старца,
Который нес розовое дитя и кутался в черный
плащ.
В тени орешника появлялся дух зла.
На ощупь зеленые ступени лета. О, как тихо
Сад исчезал в коричневой тишине осени,
Печаль и благоухание старой бузины
Ибо в тени Себастьяна умер серебряный голос ангела.
Георг Гейм
Ревность
Вся улица – мазок широкой кистью.
Дома как бесконечная стена,
И солнце как луна… И белизна
Безвестных лиц, взметнувшихся, как листья, —
Да нет: листы бумаги без помет. —
Но платья, облегающие платья!
Мелькающие там и сям объятья
Одежды с плотью – шорох, силуэт…
Но ревность у него в мозгу засела:
Уродливая баба в сапогах
Со шпорами… И колет прямо в пах,
И загоняет взмыленное тело.
Проклятье большим городам
1
Увенчанные мертвой головою
И черным стягом белые врата
Бесшумно растворяются. Зарею,
Зари убогим светом залита,
Видна за ними жуткая картина:
Дождь, нечистоты, духота и слизь,
Порывы ветра и пары бензина
В чаду бесшумной молнии слились.
И, дряблые, чудовищных объемов,
Нагие груди города лежат
В мучнистых пятнах – аж до окоема —
И дышат ржавью неба, и дрожат.
И – брошенные на ночь балаганы —
В лучах луны лишь явственней черны,
Железные застыли истуканы,
В бессмысленный побег устремлены.
(По улице в проплешинах рассвета
Враскачку баба, тронутая тлом,
Бредет под улюлюканье кларнета —
На нем играет бесноватый гном.
За ней, как цепь, волочится орава
Охваченных молчанием мужчин,
А гном играет пьяно и кроваво —
Хромой седобородый бабуин.
Вниз по реке, в чертогах и в тенетах,
В вертепах тьмы и в сумраке пещер,
На свалке улиц, в ямах и болотах,
Где ночь как день, а день, как полночь, сер, —
Блестит, как золотой поток, разврат.
Дитя, сося, вонзает зубки в грудь.
Старик, визжа, залез в девичий зад,
Сжигаемый желанием вспорхнуть —
Как бабочка над кустиком. Над розой.
Бьет кровь из лона. Близится содом.
Убито девство непотребной позой,
Старушечьим кровавым языком.
