Читать «Гномон» онлайн - страница 336

– Паломники, – повторяет она, привлекая мое внимание.

Она показывает пальцем, и я вижу, как к нам приближается человеческая сороконожка; медленно, но уверенно ползет по противоположной стороне каменной галереи. Когда она подбирается ближе, оказывается лишь старухой, ползущей в голове шеренги сосредоточенных паломников, которые завершают странствие. За ней – мужчина средних лет, за ним – дети, которым трудно угнаться за взрослыми.

Беззубая старуха минует меня, выражение ее лица вполне мирное. Она напоминает мне патриарха – если он, конечно, еще патриарх.

Ничего более изуверского я в жизни не видел.

Сороконожка изгибается, ползет дальше.

– Эти люди так истовы, – говорит Стелла, – потому что видят божественное незамутненным оком. Нет нужды в вере, когда есть уверенность.

– А ты?

Смотрит в глаза.

– Мой путь сложнее.

Через небольшую арку мы выходим на открытое пространство.

* * *

Эти люди – не первое повторение самих себя и не последнее. Они не этот человек, а пространство, которое он занимает на картине.

Мы идем по извилистым улицам деревни. Не по городу, а по карте, физическому пространству, которое существует, чтобы наметить отличия между портретами, написанными в живых людях. Белый кирпич, розовый кирпич, цветы в ящиках у окон, голубое южное небо: все это символы на карте, и они ничего не значат без ключа к шифру.

На ходу Стелла все сильнее становится Стеллой. Чем больше времени я провожу с ней, чем больше узнаю ее, тем меньше помню, чем она отличается от прежней Стеллы. Это узнавание исправляет мою память, вписывает себя в прошлое, редактирует воспоминания. На ходу мы обмениваемся мгновениями, которые переживали прежде – или теми, которые я теперь помню, хотя, может, еще три дня назад ничего подобного не помнил.

Пока мы карабкаемся на холм напротив гавани, вдыхая запах влажной земли и эвкалиптов, она очень серьезна. Помню, однажды, когда мы писали статью, Стелла составила расписание, распределив время между математикой, едой, сном и сексом. К последнему она относилась крайне жестко, поскольку вычленила его как область, в которой мы теряем математический темп. Нужно ли говорить, что ничего не вышло: когда я, покорившись ее решению, предложил выбраться из постели, она потянулась к расписанию, которое сама же повесила на стену, – и это было одно из самых прекрасных зрелищ, какие я видел в жизни, когда ее обнаженное тело слилось в идеальную дугу, от колен до кончиков пальцев, – сорвала его и разорвала на кусочки, которые затем подбросила в воздух. И, прежде чем бумажный снег осыпался, она уселась на меня сверху, и в тот день мы уже никакой математикой не занимались.

Я начал думать о ней, как о том человеке. Все сложнее и сложнее вспоминать промежуток, день, когда она умерла без меня. Она ведь жива.

Что, если Мегалос случайно открыл нечто, чего сам не понимает? Вдруг он ошибается во всем, кроме этого, и Стеллу просто принесло сюда сквозь время? Может, Стелла, которую я знал, была лишь прошлым отражением этой, тенью, которая должна была умереть, чтобы полностью реализоваться в следующем состоянии? Или вселенная просто пересоздала ее идеально, как больцмановский мозг; эту женщину, рожденную из неимоверно маловероятной случайности. Теоретически такое возможно. В любой момент кипящая вода, вылитая на руку, может ее охладить. Этого, конечно, не происходит, как нельзя выигрывать в лотерею еженедельно в течение года. Это может происходить все время, а мы и не замечаем: глубокий космос, вероятно, битком набит стихийными творениями, людьми, которые существуют лишь миг удивительной ледяной агонии, когда Джеймс, Калиль, Сара или Мариам возникают в бесконечной межзвездной пустоте и, ошибочно помня жизнь, умирают в ужасе и замешательстве. «Я ведь только что продукты покупала в Глифаде!» Но это неправда. Они никогда не бывали в Глифаде.