Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 154

Все затихли. Они узнавали голоса друг друга и не узнавали собственных. Переглядываясь, засмеялись, загомонили, забыв о следопытах.

— А знаете, кого недостает нам? — воскликнула Алевтина. — Манечки Артемьевой.

И тут поднялась Катерина Воронкова, серьезно оглядела женщин светлыми глазами:

— Ну ладно, бабы! Долго мы будем воевать? Шутки-шутками, а картошку надо окучивать. Где окучник-то, признавайтесь!

— Оо-й! — расхохотались бабы и как одна согнулись вдвое, ткнулись головами в колени, зашлись смехом.

Стоявшие вокруг дети смотрели и не понимали, чему смеются. И рыжеусый в буденовке, и жена его Гера так до конца и не узнали, какое еще доброе дело сотворили их ребятишки — помирили в одночасье оба конца деревни. Или что другое их помирило?

34

На другой день к вечеру — Алевтина еще убираться не выходила — с того конца показался плывущий над дорогой окучник. Был он почти такой же, как плуг, только лемех поаккуратнее — носатый по центру, с подкрылками. Но меньше не тянул нисколько. Воздев деревянные ручки на плечи, с натугой несли его Ириша Боканова и Марфа, а Клавдия и Марфина дачница помогали, ухватившись с обеих сторон.

Задыхаясь, Клавдия приговаривала:

— Ну, дернул черт Манечку придумать спрятать его, а мы, раззявы, поддалися — всю-то жизнь она, охальница, озорничала.

И женщины смеялись, путаясь ногами, наталкиваясь друг на друга.

Алевтина стояла на крыльце, подбоченясь, с усмешечкой:

— Представляю, как вы тащили его! По задам, а там колдобина на колдобине.

— Да-да-да, колдобина на колдобине… — отпыхивалась Марфа, отирая горевшее лицо фартуком. — Да ничего, луна светила, только Манечка все просмеивала нас — еле притащили во двор ко мне. Хотели дальше несть, да не выдержали.

— Вот не буду за это окучивать тебе! — сказала Алевтина, но лицо ее смеялось.

Картошка поднялась порядочно, и борозды сильно затянула трава. Алевтина привела лошадь из Сапунова. За лошадь леснику отдавали пятерку, теперь лошадь предоставлялась дирекцией совхоза бесплатно, но держали в Сапунове одну на несколько деревень, и надо было улучить момент выдернуть ее для своих. Алевтина, как никто, умела это сделать — у нее все друзья-приятели, она и не скрывала, что понимает это, чувствуя себя с лошадью как бы хозяйкой положения.

У околицы насажала на полок ребятишек, с восторгом встретивших телегу, прокатила по деревне. В Холстах гостила орава внуков. С утра до вечера висели они на деревьях, гоняли на велосипедах, ловили в пруду карасей и ротанов, но все бросали ради трактора (иной сговорчивый механизатор, вроде Саши Суворова, брал их в кабину), а уж тем более — ради лошади. Подрастет Степашка — Алевтина обязательно заведет еще овечек — уж такая радость ребенку трогать ягняточек, загонять во двор или даже припасать за деревней.

Первым опахивали огород Воронковым. Сдержанная («не ругачкая») Катерина к огорчениям и печалям других относилась со спокойным вниманием, за которым всегда улавливалось сочувствие. Была она не зряшная, расчетливая, но и добрая, если по делу, справедливая. А главное — не сплетница, не болтушка. А уж работящая — редко такую сыщешь, хотя давно перевалило за шестьдесят. Для Андрея Воронкова всякое хозяйственное занятие превращалось теперь в событие. Не характер, не натура, а болезнь сузили его мир до собственного двора и сада. Здесь он топтался, сойдя со ступенек, и делал замечания даже по поводу комбайнов и других машин, работавших подле Холстов. Передвигаться на непослушных ногах стеснялся, вернее, не хотел чужого сочувствия, и даже к брату жены Борису Николаевичу на другой конец ходил задами. Из-под белой курортной кепочки, с солнечным козырьком, строго оглядывал он людей, запрягавших лошадь в окучник.