Читать «Вечное небо казахов» онлайн - страница 37

Зира Наурзбаева

Если вспомнить Коркута огузского эпоса «Книга моего деда Коркута», бросается в глаза следующее обстоятельство: Коркут ничего не делает. Растут дети, начинаются и заканчиваются войны, погибают или попадают в плен герои, женятся, ссорятся, похваляются… Лишь Коркут остается бездейственным. Есть, правда, эпизод, в котором он отправляется сватать невесту одному из героев, точнее, напомнить о том, что невеста была засватана. Вот и все. Это исключение, скорее, подчеркивает общий вывод, чем опровергает его. У Коркута есть одна функция, типично жырауская: по завершении очередного героического эпизода он воспевает его в эпической форме, и он дает имя юному воину, свершившему свой первый подвиг. Если учесть явно инициатический характер этого подвига, Коркут может быть назван мастером инициации, мастером-посвятителем, что соответствует его природе. Ипостаси Могилы соответствуют и проходящие рефреном через весь эпос слова: «Где те беки, которые похвалялись, что мир принадлежит им! Смерть взяла, земля проглотила! Мир проходит и уходит! Конец всегда один – смерть!»

Да, смерть забирает гордых и храбрых беков, но возникает такое впечатление, что она бессильна против мудрого сказителя. Приходят и уходят поколения, старый Коркут приветствует их рождения, отмечает их первые подвиги и воспевает героическую смерть. Казахские легенды и огузский эпос по-разному изображают Коркута. Игра на кобызе свойственна и «казахскому», и «огузскому» Коркуту, но в «Книге моего деда Коркута» это не является прерогативой сказителя, на кобызе играют при случае и другие герои. Действительно объединяет их ощущение, что играющий на кобызе Коркут находится совсем в другом пространстве-времени, вне человеческих страстей, рождений и смертей. На происходящее вокруг отзывается его кобыз, ведущий вечный рассказ о быстротечности и изменчивости жизни. В мире, где все имеет начало и конец, вечен лишь кобыз Коркута, кюи Коркута, ужасные и жестокие в своей откровенности.

Кобыз у казахов был сакральным инструментом, звучавшим только в особо ответственной ситуации. И действительно, слушать кобыз просто так, ради удовольствия, невозможно. Слушать кобыз по-настоящему – это значит быть втянутым в особую реальность, обнаженным сердцем пережить страх смерти, ужас покинутости в мире страдания и тоску, безумную тоску по Вечному, Абсолюту. И если хватит сил пережить, пропустить через сердце этот океан страдания, то музыка боли в конце концов обернется утешением, светлой печалью, печалью-радостью. Потому что для познавшего печаль всегда светла, а радость всегда немного печальна. «Мудрость подобна слезам, проступающим сквозь веки» (Сохраварди). Казахские старики говорили, что некогда мудрецы-абызы, собрав в своем сердце все страдания людские, уходили из аулов далеко и в уединенных местах играли на кобызе, через музыку «распуская» («тар?ату») накопленную боль. Чтобы помочь своему народу, эти абызы жертвовали своим физическим зрением, выкалывали свои глаза, чтобы взамен получить дар ясновидения (Т. Асемкулов). Дольше всего этот обычай сохранялся у украинцев: принимая посвящение в сказители, кобзарь лишал себя физического зрения. Отсюда распространенный в литературе образ слепого украинского кобзаря с мальчиком-поводырем (сообщение этномузыковеда, проф. А. Мухамбетовой).