Читать «Варшава, Элохим!» онлайн - страница 68

Больше всего Паулю нравилось пытать женщин: во-первых, это его просто возбуждало своей вседозволенностью в отношении тела арестованных, во-вторых, женщины, как это ни странно, лучше переносили физическую боль, в связи с чем унтеру было с ними элементарно интереснее, чисто с профессиональной точки зрения. По крайней мере, так считал сам Пауль, в действительности же (и он никогда бы себе в этом не признался), все дело было в Гертруде – дородной и широкозадой девке, работнице с их местной пивоварни в Швабии. Будучи достаточно страшненькой, похожей больше на лошадь, чем на девушку, она все же немыслимо распаляла Пауля своим обильным телом, и, когда в шестнадцать лет, еще задолго до войны, будучи девственником, Пауль завалил ее августовским вечером у штакетника, заставленного дровами, возле сарая в саду, когда он наполовину раздел ее и снял с себя штаны, Гертруда так громко захохотала, что парня просто оглушило, не то от громкости этого презрительного смеха, не то от стыда. Пауль давно уже, лет с десяти, стал замечать в школьных раздевалках или летом во время купаний эту свою ущербность. Особенно неловко становилось от того, что по телосложению Пауль всегда считался самым крупным не только среди сверстников, но и среди старших – его высокая, широкоплечая, крепко сбитая фигура и увесистый подбородок бросались в глаза; когда в 1917 году мальчишки всей своей ватагой десятилетних молокососов возвращались после уроков домой, со стороны казалось, что к ним прибился какой-то переодетый в школьника дезертир с Западного фронта, поэтому за глаза его постоянно звали балясиной или австралопитеком. Летом после беготни, в жару, этот детина-переросток, вечно неопрятный и какой-то нелепый, долго мучился на солнцепеке, ютился в тени деревьев на берегу речушки, в то время, пока другие парни спокойно купались нагишом, звали к себе, а Пауль все отмахивался рукой, отнекивался, потел, говорил, что не хочет, а потом не выдерживал и украдкой скидывал мешковидную одежу, пока на него не смотрят, и быстро вбегал в воду, но одноклассники уже давно все углядели и поняли, так что постоянно усмехались, ехидно переглядывались друг с другом, а при первом же конфликте или в драке, когда Пауль подавлял всех своей мускульной массой, раскрасневшиеся и обиженные на него мальчишки бросали ему издалека: «балясина-обрубок», – а потом быстро убегали, так что тяжеловесный переросток не мог их догнать. Наверное, будь Пауль внешне таким же, как все, не выделяйся он среди сверстников своей брутальной бугристостью и внушительной бычьей холкой, никто бы и не обратил внимание на этот его скромный размер, пожалуй, что просто проигнорировали бы, а так, на контрасте, из зависти к его физической силе и к тому, что даже сорокалетние фрау иногда поглядывают на широкую спину Пауля-подростка, дорисовывая в своем женском воображении то, чего в действительности не было и в помине, – нет, при таком раскладе ни о каком безразличии и тем более деликатном отношении к нему не могло быть и речи. Вот и Гертруда, которая сразу положила взгляд на широкогрудого бычка-парня, несмотря на его неуклюжесть, когда дошло дело и они прилегли в траву за штакетником, не смогла сдержаться при виде этого безобидного зрелища и ополоснула Пауля своим издевающимся хохотом с примесью чувства гадливого превосходства. Само собой, что тогда за дровами у него ничего не получилось, да и не могло получиться, – пунцовый и притушенный плевком, как окурок, тяжеловесный парень вернулся домой и закрылся в комнате, где проплакал всю ночь. Девственности он лишился потом, через два года, в одном борделе Мюнхена. Попросил выключить свет.