| On the Sunday in the first week of Lent the old woman cooked some butters and burned them all. Flushed with the heat of the stove, she cried angrily: | В воскресенье первой недели поста старуха пекла оладьи, а они всё подгорали у неё; красная от огня, она гневно кричала: |
| "The devil take you!" | - А, черти бы вас взяли... |
| And suddenly, sniffing at the frying-pan, her face grew dark, and she threw the utensil on the floor and moaned: | И вдруг, понюхав сковороду, потемнела, швырнула сковородник на пол и завыла: |
| "Bless me, the pan has been used for flesh food! It is unclean! It did not catch when I used it clean on Monday." | - Ба-атюшки, сковорода-то скоромная, поганая, не выжгла ведь я её в чистый-то понедельник, го-осподи! |
| Falling on her knees, she entreated with tears: | Встала на колени и просила со слезами: |
| "Lord God, Father, forgive me, accursed that I am! For the sake of Thy sufferings and passion forgive me! | - Господи-батюшка, прости меня, окаянную, ради страстей твоих! |
| Do not punish an old fool, Lord!" | Не покарай, господи, дуру старую... |
| The burned fritters were given to the dog, the pan was destroyed, but the young wife began to reproach her mother-in-law in their quarrels. | Выпечённые оладьи отдали собакам, сковородку выжгли, а невестка стала в ссорах упрекать свекровь: |
| "You actually cooked fritters in Lent in a pan which had been used for flesh-meat." | - Вы даже в посте на скоромных сковородах печёте... |
| They dragged their God into all the household affairs, into every corner of their petty, insipid lives, and thus their wretched life acquired outward significance and importance, as if every hour was devoted to the service of a Higher Power. | Они вовлекали бога своего во все дела дома, во все углы своей маленькой жизни - от этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей силе. |
| The dragging of God into all this dull emptiness oppressed me, and I used to look involuntarily into the corners, aware of being observed by invisible beings, and at night I was wrapped in a cloud of fear. It came from the corner where the ever-burning lamp flickered before the icon. | Это вовлечение бога в скучные пустяки подавляло меня, и невольно я всё оглядывался по углам, чувствуя себя под чьим-то невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, - он исходил из угла кухни, где перед тёмными образами горела неугасимая лампада. |
| On a level with this shelf was a large window with two sashes joined by a stanchion. Fathomless, deep-blue space looked into the window, and if one made a quick movement, everything became merged in this deep-blue gulf, and floated out to the stars, into the deathly stillness, without a sound, just as a stone sinks when it is thrown into the water. | Рядом с полкой - большое окно, две рамы, разъединённые стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом, кухня, я - всё висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, всё сорвётся в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звёзд, в мёртвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни. |
| I do not remember how I cured myself of this terror, but I did cure myself, and that soon. Grandmother's good God helped me, and I think it was then that I realized the simple truth, namely, that no harm could come to me; that I should not be punished without fault of my own; that it was not the law of life that the innocent should suffer; and that I was not responsible for the faults of others. | Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом добрый бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую истину: мною ничего плохого ещё не сделано, без вины наказывать меня - не закон, а за чужие грехи я не ответчик. |
