| Just now Fil-de-Soie, in undress, like a great actor who is well got up only on the stage, wore a sort of shooting jacket bereft of buttons, and whose ripped button-holes showed the white lining, squalid green slippers, nankin trousers now a dingy gray, and on his head a cap without a peak, under which an old bandana was tied, streaky with rents, and washed out. | Однако сейчас Шелковинка, как и все крупные актеры, которые заботятся о своей внешности только на сцене, был одет небрежно: он щеголял в какой-то охотничьей куртке с оборванными пуговицами, протертыми петлями, откуда сквозила белая подкладка, в зеленых изношенных туфлях, выцветших нанковых панталонах и в фуражке без козырька - его заменяли спускавшиеся на лоб бахромчатые концы старого, застиранного и посекшегося шелкового платка. |
| Le Biffon was a complete contrast to Fil-de-Soie. | Паучиха представлял собой резкую противоположность Шелковинке. |
| This famous robber, short, burly, and fat, but active, with a livid complexion, and deep-set black eyes, dressed like a cook, standing squarely on very bandy legs, was alarming to behold, for in his countenance all the features predominated that are most typical of the carnivorous beast. | Знаменитый вор - подвижной кривоногий толстяк, низкорослый и пузатый, мертвенно-бледный, с черными ввалившимися глазами, в поварском колпаке - пугал своей физиномией, явно изобличавшей в нем натуру, родственную плотоядным животным. |
| Fil-de-Soie and le Biffon were always wheedling la Pouraille, who had lost all hope. | Шелковинка и Паучиха ухаживали за Чистюлькой, не питавшим уже никакой надежды на спасение. |
| The murderer knew that he would be tried, sentenced, and executed within four months. | Не пройдет и четырех месяцев, как этот убийца-рецидивист будет судим, осужден и казнен. |
| Indeed, Fil-de-Soie and le Biffon, la Pouraille's chums, never called him anything but le Chanoine de l'Abbaye de Monte-a-Regret (a grim paraphrase for a man condemned to the guillotine). | Поэтому Шелковинка и Паучиха, дружки Чистюльки, называли его не иначе, как Каноником, понимай каноником Обители "Утоли мои печали". |
| It is easy to understand why Fil-de-Soie and le Biffon should fawn on la Pouraille. | Можно понять, почему Шелковинка и Паучиха нежничали с Чистюлькой. |
| The man had somewhere hidden two hundred and fifty thousand francs in gold, his share of the spoil found in the house of the Crottats, the "victims," in newspaper phrase. | Чистюлька зарыл в землю двести пятьдесят тысяч франков золотом, свою долю добычи, захваченной у супругов Кротта, выражаясь стилем обвинительного акта. |
| What a splendid fortune to leave to two pals, though the two old stagers would be sent back to the galleys within a few days! | Какое великолепное наследство для двух дружков, хотя оба эти старых каторжника должны были через несколько дней вернуться на каторгу! |
| Le Biffon and Fil-de-Soie would be sentenced for a term of fifteen years for robbery with violence, without prejudice to the ten years' penal servitude on a former sentence, which they had taken the liberty of cutting short. | Паучиха и Шелковинка знали, что за квалифицированные кражи (то есть кражи с отягчающими обстоятельствами) они будут приговорены к пятнадцати годам, не считая десяти лет по предыдущему приговору, прерванных побегом. |
| So, though one had twenty-two and the other twenty-six years of imprisonment to look forward to, they both hoped to escape, and come back to find la Pouraille's mine of gold. | И хотя им надлежало отбыть одному двадцать два года, другому двадцать шесть лет каторжных работ, они оба надеялись сбежать и разыскать золотой запас Чистюльки. |
| But the "Ten-thousand man" kept his secret; he did not see the use of telling it before he was sentenced. | Но член общества Десяти тысяч хранил тайну, рассудив, что, пока он не осужден, незачем ее открывать. |
