Читать «Библиофилия и библиомания» онлайн - страница 41

ния. Свои преступления он объяснил страстной любовью к книге и желанием обогатить науку, сохранив для нее коллекцию неоценимых книжных сокровищ. Он не раскаивался в своих преступлениях, говоря, что одной из жертв, например, он даже предлагал вернуть деньги за проданную книгу, с тем, чтобы получить ее обратно; купивший заупрямился, и Винцент убил его; следовательно, виноват сам покупатель... «Кроме того,—говорит Винцент, —люди смертны, немного позже, немного раньше—не все ли равно? А хорошие книжки следует беречь, как зеницу ока». Э^т«^т закоренелый или, вернее, ослепленный преступник, так хладнокровно рассказавший на суде все детали своих ужасных дел, горько заплакал всего один раз во время ведения процесса. Судьи думали было, что его мучит раскаяние,но, на вопрос о причине его слез, Винцент ответил, что плачет, узнав от адвоката о существовании второго экземпляра книги Пальмара, из-за которой он убил Патсхота и сжег его лавку.

Несчастный монах был приговорен к смертной казни». Здесь мы видим крайнее проявление мании книжного коллекционирования. Окружавшие Винцента в монастыре условия, 104

видимо, очень благоприятствовали развитию процесса деградации и способствовали металогике библиомана... Однако, как у этого ненормального, страдающего bookmadness, так и заслуживающего высокого уважения библиофила, при разных сопутствующих явлениях, работает одинаковый механизм рефлексов ■). «Каждый

■) Здесь действует м. б. тот фактор, кот. акад. Бехтерев назвал принципом относительности: «одно и то же раздражение на один и тот же сочетательный рефлекс действует не одинаково в зависимости от того фазиса развития, в котором находится сочетательный рефлекс. Не без значения, продолжает он, остаются в этом случае и предшествовавшие условия. В одном случае стороннее раздражение может действовать угнетающим образом, в другом случае то же раздражение может действовать оживляющим или возбуждающим образом. Это то явление мы называем принципом относительности потому, что стороннее раздражение, вообще говоря, не имеет по отношению к сочетательному рефлексу абсолютного или безусловного значения, а лишь относительное, ибо все зависит от известного соотношения, устанавливаемого между новым раздражением и состоянием нервного аппарата, осуществляющего сочетательный рефлекс». См. В. М. Бехтерев, Общ. основы рефлексологии человека. М.—П. 1924 г., стр. 331.

день — пишет акад. Павлов,—мы стремимся к известному веществу, необходимому нам, как материал для совершения нашего жизненного химического процесса, вводим его в себя, временно успокаиваемся, останавливаемся, чтобы через несколько часов или завтра снова стремиться захватить новую порцию этого материала—пищи. Вместе с этим каждый новый раздражитель, падающий на нас, вызывает соответствующее движение с нашей стороны, чтобы лучше, полнее осведомиться относительно Этого раздражителя. Мы вглядываемся в появляющийся образ, прислушиваемся к возникшим звукам, усиленно втягиваем коснувшийся нас запах, и, если новый предмет поблизости нас, стараемся осязать его, и вообще стремимся охватить или захватить всякое новое явление или предмет соответствующими воспринимающими поверхностями, соответствующими органам чувств. До чего сильно и непосредственно наше стремление прикоснуться к интересующему нас предмету, явствует хотя бы из тех барьеров, просьб и запрещений, к которым приходится прибегать, охраняя выставляемые на внимание даже культурной публики предметы» ¹). Проведите точную аналогию между этим пищевым и ориентировочным рефлексами и коллекционированием, которое является, по мнению акад. Павлова, типичной формой р е-флекса цели, и вы увидите все детали библиофильского коллекционирования. Всякий коллекционер, захваченный влечением этого рефлекса и не потерявший способности наблюдать за собою, сознает отчетливо, что его также непосредственно влечет к следующему номеру его коллекции, как после известного промежутка в еде влечет к новому куску пищи. Только в абстракции, в научном анализе, можно нарисовать чистые типы библиофила и библиомана, с их характерными чертами, в действительности же, как совершенно правильно замечает Лазур-ский ), «нет возможности точно отличить момент, когда чистый тип становится извращенным. В легких степенях в частном извращении мы находим те мостки, которыми в текучем единстве многообразия человеческих личностей нормальная личность переходит в извращенную».