Читать «Байкал - море священное» онлайн - страница 234

Старичок долго кашлял:

— Племя земное, от матушки родимой кормимся, в нее и уйдем, а потом из плоти нашей прорастет дерево, и будет величаво, и коснется верхушками небесной тверди.

— Отчего в землянках живете, не в избах?

— Эк-кий же ты непонятливый, — с досадой сказал старичок. — Говорено ж, племя земное, стало быть, норовим жить в самой земле, ею и дышим, в нее и веруем свято. Я, к примеру, бывает, что и слышу, как стучит сердце, да нет, не мое — земли. Нетто услышишь это биение в избе, вознесшейся над матушкою родимою? Всяк человек в избе — дальше от земли, а значит, от бога, не ищет его в себе, в деяньях своих, чуть что, норовит согрешить, немало не печалуясь о душе. Худо!..

Чудно прозывали себя те люди: не то детьми земли, не то еще как… Случалось, выходили в город, работали там, чтоб сыскать пропитание. Но исполняли только ту работу, которая не сделала бы больно земле: прибирали на улицах, свозили мусор, нянчили ребятню в богатых домах, ухаживали за скотиною. Про них знали в городе, но не трогали, принимая за блаженных, не от мира сего, а порою с болезненным интересом вглядывались в землистые лица, стараясь понять, что же держит их в сырах промерзлых землянках? Иль впрямь так велика вера?..

Сами они были слабы телом, по не духом, и, когда кто-либо из них помирал, не плакали, радовались, говоря, что еще один приблизился к престолу всевышнего. Норовили держаться рядом, бок о бок, и это длилось не день и не два, годы, и не были в тягость друг другу. Бальжийпин недолго прожил у них, ушел.

Случалось, думал: «Сами себя обрекли на мучения, и в том мучении находят сладость?..» И отвечал мысленно: «Да, находит. Удивительно, что находят…»

Он вспоминал про этих людей и когда ехал в душных вагонах все дальше и дальше на восток, где шла война, которую возненавидел сразу же, как только она вошла в сознание, и когда сидел у походного костра и слушал неторопливую, незлую перебранку изуверившихся солдат.

В феврале пятого года Бальжийпин оказался в частях сибирской дивизии, которая стояла под Мукденом. Странно, что на него почти не обращали внимания. Он жил то в одной наспех вырытой солдатской землянке, то в другой, помогал санитарам перетаскивать раненых, подолгу говорил с ними, утешая. Только вряд ли кто-то слушал, всяк думал про свое напряженно и со страхом. Этот страх почти физически ощущал Бальжийпнн, но не сразу понял, откуда идет он, понял чуть позже, когда в одной из ночных атак было убито много народу, а еще больше покалечено. Возле Бальжийпина оказался казачий урядник с Георгием на груди и с перебитой, на перевязи, рукою, шально глядя по сторонам, воскликнул:

— Братцы, да что же это?! Ить нас привезли сюды убивать! Братцы!..

Это, кажется, было то, про что нынче думал каждый, а только опасался сказать, и причем опасался не начальства, которое как раз присмирело, понимая, что на войне все равны, а помереть от своей ли пули, от чужой ли, — не велика разница, опасался себя, появлялись мысли, от которых становилось страшно, люди словно бы уже не принадлежали себе, а кому-то еще, властному и сильному, кто вдруг поднялся над ними и велит делать такое, об чем прежде и понятия не имели: взросшие на уважении к российскому порядку, что представлялся осиянным перстом всевышнего, вдруг почувствовали, что это не так, и попервости растерялись, а потом в них поселился страх, зримый, физически ощущаемый не только ими…