Читать «Байкал - море священное» онлайн - страница 233

— Ну, что же ты?.. — сказал, остановившись. — Успокойся. Теперь не вернешь.

Тут-то и открылось дивное: не вернешь, конечно, ничего из того, что было в прошлом, а все ж не поистрачено, не пораскидано по дорогам, в сердце живет, неугасимое. И худое, и доброе. Про худое и думать не хочется, а от доброго светится душа. Все, что было с ним на родной земле Прибайкалья, снова воссияло в памяти. Он поминутно видел то старуху, то Сафьяна, то Студенникова, и мысленно благодарил бога, что они были в его жизни, и делалось так радостно, что боялся за себя: а вдруг не выдержит этого чувства, о существовании которого и не догадывался?.. Он теперь часто вспоминал свою жизнь на Байкале в таежной юрте и думал, что тогда, в сущности, был одинок, но это было как раз то одиночество, которое так необходимо человеку, потому что подымает над жизнью, над всем, что бессмысленно и жестоко.

Бальжийпин пришел к мысли, что одиночество, не вынужденное, а самим человеком обретенное, как благо, есть естественное его состояние, и только напуганный суждениями общества, которое считает иначе, человек не стремится к такому состоянию, а напротив, бежит от него, как если бы бежал от чумы. Даже пребывание в страшных подвалах дацана не помешало Бальжийпину прийти к этой мысли.

— Атаман и все те, кто был с ним:, — помедлив, сказал Бальжийпин, — каждый по отдельности, наверно, неплохие люди и, если бы все зависело от чьей-то личной воли, уж точно не обидели бы тебя. Но когда вместе, что-то случается с ними, недоброе что-то, делаются не похожими на себя, зверь просыпается в них, но он не живет в ком-то отдельно, а во всех сразу, и этот зверь страшен.

Восточный человек перестал скулить, тощий и шустроногий, приблизился к Бальжийпину, долго глядел на него, сказал негромко:

— Ты другой… На земле такой мало… Я не понимай тебя и жалей… Прощай…

Бальжийпин посмотрел ему вслед, и постепенно то радостное, что, казалось бы, прочно завладело им, делалось мало ощущаемым, а спустя немного и вовсе исчезло, и прежнее беспокойство, которое шло от понимания своей вины перед людьми, едва приметно шевельнулось сначала, а скоро стало привычно большим и горьким.

Через день подошел к какому-то раскинувшемуся на десятки верст городу. Но он не сразу пошел в город, остановился на опушке леса посреди землянок: в них жили люди, и они, не спрашивая ни о чем, приняли, накормили. Они были все, и большие, и малые, землисто-серые, с длинными желтыми лицами, смотрели нелюбопытно и устало. В землянке, куда привели Бальжийпина, жил старичок, сморщенный, так что и глаз не видать, а только узенькие щелочки, бывает, что и блеснут какою-то мыслью, но тут же погаснут. Спросил у него, увидев посреди землянки слепленную из черной земли фигурку божка ли, провидца ли, снискавшего славу добрыми делами:

— Вы кто будете, люди?