Читать «Амадо» онлайн - страница 29

И был день святой Лючии, и монашки по очереди держали девочку на руках, и каждая тайно представляла себя ее матерью. Первый час жизни девочки вместил в себя только черно-белое одиночество окружающего ее мира, раскрашенного в обычные цвета монашеских хитонов. Поскольку к тому времени уже наступил обязательный час монастырского безмолвия, разговаривала одна лишь Лючия и спрашивала она не о том, отчего в Библии нет слова монах и почему все невесты Христовы носят на пальце перстень: девочка просто испугалась.

Воспитываясь в женском монастыре, где среди худосочных сестер не было у нее ни одной мамы, за исключением вечно ленивой матушки тоски, Лючия и предположить не могла о существовании старого вишневого закона, согласно которому любая маленькая деталь, даже еле заметная родинка, может не только изменить характер человека, но и переписать всю его дальнейшую судьбу, придуманную хоть и не совершенным мастером, но все же - художником и порой вполне достаточно одной-единственной черточки, чтобы задуманная им картина вмиг изменилась бы до неузнаваемости. В те летние дни, когда солнце беспощадно разрезает набухшие спелые вишни, а теплый ветер лениво гоняется за падающими загорелыми каплями, местные женщины всегда уводили девочек подальше от дикого сада. Считалось, что если хоть одна вишневая родинка удержится на детской коже - быть девочке капризной и злой, а уж если окажется родинка на ее левой щеке, да еще и возле губ застынет - променяет эта несчастная разум на чувства, смирение на страсть, и кончится все это тем, что замрет она на полпути к самой себе, где-то между образами и влажной от объятий постелью, будь то старая, стоящая около очага кровать, или низкая от росы трава: проведешь по стеблям рукой и чище становишься, будто сам новую молитву сочинил, и хоть не разобрать в ней ни слова, а чувствуешь, вот она - правда. Обычно, густые волосы не слушались ни Лючии, ни острых зубцов изогнутой старой гребенки, но бывали дни, когда ее спутанные локоны устраивали себе праздник и придумывали такие плавные и мягкие линии, что Лючия вмиг превращалась в ночную, со звездочками, принцессу. "Настроение, - поняла она наконец, - все дело в моем настроении. А то, что есть уже седые волоски, то пусть это будут такие лунные дорожки и не надо мне в полнолуние так долго стоять у окна: лучше уж с месяцем помолчать, а то луна больно разговорчивая. Как начнет светить - глаз от нее не оторвешь."

Наперекор ночному урагану непослушных, с редкими молниями, волос, ее смуглая кожа обещала теплый и ровный итальянский вечер, когда насмешливое неаполитанское солнце устало купается в море, но одним глазком все же наблюдает за теми, кто ждет-не дождется, когда длинные тени от домов не превратятся в узкие, запретные тропинки, соединяющие ослепших от солнца и ожидания влюбленных, прощающих господу все, лишь бы увидеться скорее, да так и раствориться в ночи, в ласке, навек. Этот обещанный вечер так и оставался бы единственным наследством, доставшимся Лючии от ее матери-итальянки, если бы не утренний взрыв губ, чей цвет неизвестный художник позаимствовал у сонной перламутровой ракушки, удивленно открывшей единственное окошко и с радостью наблюдающей из-под воды, как неизвестно откуда появляется на небе совершенный по своей форме круг, чьи лучи не только меняют ее природный оттенок, но дают силы и желание жить.