Читать «Ада, или Радости страсти (Часть 1)» онлайн - страница 150

Марина же, будучи, в сущности говоря, манекеном в человеческом облике, сомнений подобного рода не питала: ей недоставало того "третьего зрения" (индивидуального, волшебно подробного воображения), которым порой обладают и дюжинные, серые во всех иных смыслах люди и без которого память (даже память глубокого "мыслителя" или гениального механика) представляет собой, если честно сказать, не более чем лекало или листок отрывного блокнота. Мы отнюдь не желаем строго судить Марину, как-никак в наших висках и запястьях пульсирует ее кровь, и многие наши странности принадлежат ей, не ему. И все же мы не вправе закрывать глаза на заскорузлость ее души. Сидевший во главе стола мужчина, соединенный с нею двумя беззаботными молодыми людьми - "юным любовником" (на фильмовом жаргоне) по правую руку Марины и "инженю" по левую - ничем не отличался от Демона, который о прошлое Рождество восседал рядом с ней у "Праслина", и кажется, что в этом же черном смокинге (возможно, лишь без гвоздики, определенно утянутой им из вазы, которую Бланш велено было принести из галереи). Края дурманящей бездны, близость которой он чуял при всяком свиданьи с Мариной - невыносимое ощущение "волшебства жизни" с ее преувеличенной неразберихой геологических разломов, - эти края невозможно было соединить посредством того, что она принимала за пунктирную линию их будничных встреч: "бедный старый" Демон (титул, с которым уходили в отставку все ее наложники) являлся ей в обличии безвредного призрака - в театральных фойе, "между веером и зеркалами", в гостиных общих знакомых, а однажды раз в Линкольн-парке (он указывал тростью на лиловый зад обезьяны и в согласии с правилами beau monde131 не поклонился Марине, ибо сопровождал куртизанку). Где-то еще глубже, совсем глубоко хранились три года разбросанных в безумном беспорядке свиданий с ним, которые ее подпорченный серебристым экраном рассудок надежно преобразовал в мелкую мелодраму, в "Опаляющую любовь" (название единственной ее имевшей бурный успех картины) - страстные сцены в "дворцах", пальмы и лиственницы, его Беспредельная Преданность и невозможный нрав, разрывы, примирения, "Голубые экспрессы", слезы, страхи, измены, угрозы безумной сестры, ни на что, разумеется, не способной, но оставляющей следы тигриных когтей на занавесах сновидений, особенно тех, что порождаются жаром, навеянным тьмой и туманом. И тень возмездия (с дурацкими юридическими околичностями), скользящая по декорациям за спиной. Конечно, все это лишь павильонные постройки, их ничего не стоит разобрать, уложить, снабдить биркой "Ад" и малой скоростью отправить куда подальше; и только редко-редко, глядишь, и вернется вдруг некий намек - скажем, в мастерском крупном плане двух левых, разнополых ладоней, - чем они занимались? Марина уже не могла припомнить (хоть и прошло всего лишь четыре года!), - играли а quatre mains132? - ни он, ни она не брали фортепьянных уроков, - изображали на стене теневого зайца? - ближе, теплее, но все не то; что-то там отмеряли? Но что? Взбирались на дерево? На гладкий-прегладкий древесный ствол? Но где и когда? Когда-нибудь, мечтательно помышляла она, нужно будет все разложить по полочкам. Там подчистить, тут переснять. Что-то "вырезать", что-то "вмонтировать", подретушировать кое-где уж слишком красноречиво ободранную эмульсию, связать эпизоды "наплывами", а избыток ненужного, неудобного "метража" аккуратно изъять, заручившись кое-какими гарантиями; да, когда-нибудь прежде, чем смерть с ее хлопушкой возвестит окончание съемок.