Читать ««На пороге как бы двойного бытия...». О творчестве И. А. Гончарова и его современников» онлайн - страница 221

(Сон, или явь): чудесный флот,

Широко развернувший фланги,

Внезапно заградил Неву…

И Сам Державный Основатель Стоит на головном фрегате… —

а вслед за тем — к одному из основных вопросов всей русской литературы:

Какие ж сны тебе, Россия, Какие бури суждены?..

В произведениях Блока, запечатлевших великие бури России (прежде всего это, конечно, касается поэмы «Двенадцать»), неизменно присутствует образ города на Неве.

В литературе постсимволизма возрастает интерес к истории Петербурга, особенно Петербурга XVIII века, к городу как эстетическому целому. Пожалуй, стремление взглянуть на Петербург (вспомним призывы А. Бенуа) с эстетической точки зрения сказалось сильнее всего именно в поэзии 1910-х годов. В это время появляется большое количество поэтических произведений, в которых тщательно и любовно описывается петербургский архитектурный пейзаж. Один их самых ярких примеров находим у Георгия Иванова:

На Западе желтели облака,

Легки, как на гравюре запыленной…

И далее, вслед за описанием петербургских деталей, идет итоговая строфа, которая вновь отсылает нас к гравюрам XVIII века:

Сходила ночь, блаженна и легка,

И сумрак розовый сгустился в синий, И мне казалось, надпись по-латыни Сейчас украсит эти облака.

О сходном восприятии Петербурга напишет через тридцать лет в «Северных элегиях» Анна Ахматова:

Не я одна, но и другие тоже

Заметили, что он подчас умеет

Казаться литографией старинной, Не первоклассной, но вполне пристойной, Семидесятых, кажется, годов.

Обостренным вниманием к культурам с ярко выраженными чертами отмечено творчество Осипа Мандельштама. В ряду близких ему тем — ампирный Петербург и пушкинский Петербург. Реконструкция образа далекой культуры не превращается у Мандельштама в самоцель, в его стихах намечается диалог культур, сегодняшней и какой-то другой, не похожей на сегодняшнюю, но глубоко с ней связанной.

Над желтизной правительственных зданий

Кружится долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель…

Тяжка обуза северного сноба —

Онегина старинная тоска;

На площади Сената — вал сугроба, Дымок костра и холодок штыка…—

так пушкинскую эпоху поэт сопрягает с современностью, и потому в его «Петербургских строфах» «чудак Евгений» — это одновременно и пушкинский герой, и человек XX века, которому приходится «бензин вдыхать». В своих попытках воссоздать образ Петербурга прошлого Мандельштам не сбивается на стилизацию, он «пробивается к историческому пониманию своего предмета, тем самым и пушкинской и блоковской традиции русской литературы»[593].

Для Анны Ахматовой Петербург, «город, горькой любовью люби мый», «гранитный город славы и беды», — не фон для лирических сюжетов, которые разворачиваются в ее стихах, а их необходимое начало: