Читать «Сказка о потерянном времени: почему Брежнев не смог стать Путиным» онлайн - страница 8

Увы. Уникальный исторический шанс, который на рубеже 1970-х получила страна, использован не был; Илья Муромец так и остался лежать на печи. В решающий момент в Кремле попросту не нашлось своего Дэн Сяопина...

Впрочем, это сегодня имя творца китайских реформ овеяно у нас почетом и уважением; еще недавно — отношение к нему оставалось, мягко говоря, прохладным.

Старина Дэн правителем был более чем жестким и авторитарным. К нему вполне применимы слова Маркса, сказанные, правда, о другом великом реформаторе — Петре Первом: он искоренял варварство варварскими способами.

Тот. кто рискнул бы повторить в СССР опыт Дэн Сяопина, изначально обречен был на хулу и анафему; какими бы только проклятиями не награждали такого человека наши образованны, самым мягким эпитетом было бы, наверное, «неосталинизм». (В любом проявлении государственной воли у нас привыкли отчего-то видеть возрождение тоталитаризма.)

А уж трагедия на площади Тяньаньмэнь, повторись она в наших условиях (на Красной площади, допустим, или на Дворцовой), и вовсе была бы заклеймена вечным, несмываемым позором: кстати, сам факт тех событий показывает, что и в Китае отнюдь не все взирали на Дэн Сяопина с любовью и почитанием...

...Удивительная эта метаморфоза — историческая память. Особым почетом и уважением пользуются у нас правители жесткой руки: Петр Первый. Столыпин. Андропов. (Итоги телепроекта «Имя России» показали, что к этому списку добавился теперь и Сталин.)

Мы все очень любим порядок, но непременно— на расстоянии, издалека, лет эдак через 50, а еще лучше — пару веков спустя. Порядок — это, конечно, хорошо, только чтоб лично нас он никак не касался.

Зато властители мягкие, предпочитавшие управлять страной без излишних накачек и потрясений, по прошествии времени начинают восприниматься как люди слабые и немощные: не властелин, а пластилин.

Отчасти эту странность почти 200 лет назад объяснял еще Карамзин. Разбирая феномен Ивана Грозного, он писал в своей «Истории...»:

«Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретения трех царств монгольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным... — более в похвалу, нежели в укоризну».

Испокон века на Руси почиталась сила; только ее одну, — скрипя зубами, — но уважали.

Может быть, связано это с особым, глубоко имперским и одновременно рабским нашим сознанием. А может быть, с тем, что за одиннадцать веков российской государственности мы привыкли уже к тому, что абсолютное большинство правителей были людьми жесткими и властными, свято соблюдавшими старинную заповедь московских царей: холопиев своих мы вольны жаловать и казнить.