Читать «Immoralist. Кризис полудня» онлайн - страница 59

Мне с ним спокойно. На день рожденья мне дарят доставленный из Парижа лагерфельдовский костюм и учебник формальной логики. Костюм ношу, учебник читаю перед сном. Учебник живет под кроватью, между разводным ключом и грязными носками.

Мы методично объезжаем все кабаки Питера и мотели ленинградской области. Персонал мотелей и кабаков принимает меня за дорогую шлюху и смотрит со смесью любопытства и осуждения. Мне все равно. Я уже понимаю, что мне на роду написано быть объектом для сплетен, и учусь извлекать из этого пользу.

Наступает 96-й, и время шальных денег заканчивается. Костас пропадает то на неделю, то на месяц. Когда появляется, много и жестко ебется. Так ебутся, когда боятся смерти. Однажды возвращается подрезанный. Говорит, что надо что-то менять.

Мы гуляем ночью по Таврическому саду, листья уже опали, и питерская осень пахнет тем, чего он боится. С тех пор я знаю, что это настоящий запах города. Осень смывает с него всю летнюю косметику и парфюм, и Питер показывает свое настоящее — вода, гранит, черные ветки — трещины неба. И этот запах.

— Я могу их кинуть, и в Квебек. Ты поедешь со мной. Пол-лимона на первое время хватит.

— Что я там буду делать? Дровосекам суп носить?

— Ах ты тварь!

— Поставь меня на место. Я высоты боюсь, — говорю спокойно, негромко.

Я не вижу Костаса неделю, две, месяц. Купив очередную газету, натыкаюсь на криминальную хронику с портретом для опознания. Аккуратно сложив газету, впихиваю ее в ящик с мусором и, выпрямляясь, вижу в зеркале отросшие темной медью и серебром корни волос. Я иду краситься в брюнета.

На следующий день мне исполнится двадцать. Отпуск закончен.

***

— Вам будут предложены алкогольные напитки...

Что такое безудержное, горькое пьянство, я узнал во время первой же сессии: кто-то пил от радости, кто-то от расстройства, а кто-то — чтоб хоть как-то коммуницировать с окружающими, ибо пьяный трезвого не разумеет.

Среди нетрезвых дев особо сильна тоска по брутальному персонажу, хрипловатым голосом сообщающему, что идет по Крещатику на дело. А в общежитии медицинского института и девы, и алкоголь водились в ассортименте.

Слава у общежития была дурная. В огромном неотапливаемом коридоре можно было запросто встретить пьянющую девку в белом халате на голое тело, в темной женской душевой — затаившегося дауна, сына дворничихи, а на кухне — кастеляншу, изготовлявшую отвар маковой соломки.

Греховность обитателей была обратно пропорциональна этажности: на первом этаже жили самые прожженные. Вероятно, это было связано с возможностью принимать гостей через окно, минуя строгий взгляд вахтерши.

По вечерам (а то и средь бела дня) на первом этаже случались миленькие маленькие оргии: в одном углу комнаты под гитару исполнялись истинно медицинские песни Розенбаума, сменявшиеся Шуфутинским и Кругом, в другом происходило по-студенчески бодрое соитие, а в третьем единственная на все общежитие девственница готовилась к зачету по судебной медицине.

Главным песенником общаги был местного разлива кореец, имевший сакраментальную фамилию Цой. У него была гитара, на которой он даже умел играть, и имел приличный голос. Как известно, юноши учатся играть на гитаре не из любви к музыке, а потому, что владение инструментом увеличивает шансы на случайно обломившийся секс. После третьей бутылки начиналось нестройное хоровое пение, и Цой наметанным взглядом прикидывал степень податливости окружающих первокурсниц.