Читать «Immoralist. Кризис полудня» онлайн - страница 22
Алмат Малатов
Я вдохнул, чихнул и пошел. Все было хорошо, но на второй проходке задняя булавка расстегнулась и плавно вошла мне в кобчик. Сохраняя пластмассово-унисексовое выражения лица, я кое-как развернулся, и пошел обратно. В голове по кругу вертелось: «Таня нагнулась — в жопе топор, Метко стреляет индеец Егор, Таня нагнулась — в жопе топор, Метко стреляет индеец Егор, Таня нагнулась — в жопе топор, бля, больно-то как, индеец Егор.»
Вытащив металлоизделие из филейной части, я заметил, как благодетельница ловко ввинчивается в кулису, где были припрятаны стратегические запасы алкоголя. Уронив по дороге вешалку, я рухнул в пыльную, пахнущую хомячком темноту.
Общество в кулисе образовалось самое изысканное. Качок Мартин, напялив чей-то парик, передразнивал Лайму Вайкуле, мулат Кузя прятал в сумку подрезанные после показа плавки от Дольче и Габбана, а моя новая знакомая отвинчивала пробку на бутылке Вана Таллина.
— Кузя, ты что, ноги бреешь? — Мартин прекратил выть и похлопал Кузю по бедру.
— Дурак, я в колготках! — обиженно пробубнила жертва дружбы народов.
— Это чтобы целлюлит не было видно, да, Кузя?
— У мужчин не бывает целлюлита! — Укроэфиоп гордо раздул и так широкие ноздри.
— Это у мужчин не бывает, Кузенька! — фыркнул Мартин.
— Ну их на хер, — прошептала красавица, — пойдем отсюда! — И поволокла меня в сторону выхода, попутно пнув толстого дядечку, ухватившего ее за плечо.
В то время мало было уметь правильно ходить — надо было уметь еще и правильно отбиваться от персонажей, не дифференцирующих показ мод на подиуме и показ шлюх в борделе. Хватание идущей по языку модели за ногу было любимым клубным развлечением времен золотых ошейников и малиновых пиджаков. Поэтому зрелище манекенщицы, бесстрастно бьющей во время дефиле носком туфли в лоб очередного пусика, радика или гогу, особенно никого не удивляло.
Прибалтийский декабрь казался после прокуренного клуба чистым, звуки — глухими, а ночь — теплой. Я смотрел, как уже запорошенные следы шин пересекают четкие отпечатки туфель на каблуках, и почему-то боялся сказать хоть слово. Следы обрывались у заброшенной «копейки», капот которой пересекали длинные ноги в черных чулках. У этой загадочной азиатки оказалось еще одно достоинство: она не портила красоты безлюдного заснеженного парка текстом. Все было молча.
После, стряхнув друг с друга налипший снег, мы брели обратно, притормаживая, чтобы поцеловаться, под редкими фонарями.
Мокрый прибалтийский снег размывал остатки грима, и вдруг, чуть задыхаясь после поцелуя, она сказала:
— Помнишь, как ты мне засовывал тритонов под форму? Ты мне так нравился!
Лучше б я не вынимал булавку из задницы. Впервые за девятнадцать лет жизни я почувствовал, что краснею.
Когда-то я сбежал из этого города, так же, как сбегал потом из других городов, из чужих жизней, из своей судьбы, из себя самого. Вся моя жизнь — это отражение в зеркале заднего вида, череда оставленных змеиных выползков. Я редко бываю дома, мое время — это короткие остановки в разных городах, посадки и взлеты.
