Читать «Внутренний монолог» онлайн - страница 8

В валенках, в берете на затылке и по две авоськи на руке -пер старик порожние бутылки к благодетелям в грузовике.

Шел верзила с детскою коляской, бережно толкал перед собой; не дитя, - а темные стекляшки голосили в ней наперебой.

Паренек в замызганной ушанке явно не по детской голове, как бурлак, волок посуду в санках по осенней грязи и ботве.

Ерзали и звякали бутыли У старухи в рваной простыне… Где-то петухи заголосили, вороны сидели на стерне.

Тишина надмирная повсюду… Иней под подошвами шуршал: населенье шло сдавать посуду истово, солидно, не спеша.

Очередь безмолвная стояла… Все вращалась хмурая земля. А пустая, испитая тара возвращалась “на круги своя “. *

Господи, ни охнуть, ни вздохнуть,-дни летят в метельной круговерти. Жизнь - тропинка от рожденья к смерти, смутный, скрытный, кривоватый путь. Господи, ни охнуть, ни вздохнуть!

Снег. И мы беседуем вдвоем, как нам одолеть большую зиму… Одолеть ее необходимо, чтобы вновь весной услышать гром. Господи, спасибо, что живем!

Мы выходим вместе в снегопад. И четыре оттиска за нами, отпечатанные башмаками, неотвязно следуя, следят… Господи, как я метели рад!

Где же мои первые следы? Занесло начальную дорогу, заметет остаток понемногу милостью отзывчивой судьбы. Господи, спасибо за подмогу! *

Я желал бы свергнуть злое иго суеты, общенья, встреч и прочего. Я коплю, как скряга и сквалыга, редкие мгновенья одиночества.

Боже, сколько в разговорах вздора: ни подумать, ни сосредоточиться. Остается лишь одна опора-редкие мгновенья одиночества.

Меня грабят все, кому в охоту, мои дни по ветру раскурочены… Я мечтаю лечь на дно окопа в редкие мгновенья одиночества.

Непонятно, где найти спасенье? Кто бы знал, как тишины мне хочется! Удалось сложить стихотворенье в редкие мгновенья одиночества. *

Так что же такое лицо человека? Портрет, на котором отметины века, зарубки судьбы и следы проживанья, что требует стойкости, сил и страданья… Где глаз синева, чуб курчавый и статность? Куда-то растаяло все без остатка. Возьмем этих щек худосочную бледность-ее рисовала извечная бедность, а эта угрюмая, резкая складка у губ залегла, когда стало несладко, когда он отца проводил до погоста… Быть юным, но старшим непросто, непросто. Потом на работах сгибался он часто от окриков хамов, что, вышли в начальство, все горбился, горбился и стал согбенным… А эта морщина возникла мгновенно - прорезалась сразу от женской измены… Предательство друга, поклепы, наветы,- он чуть в лагеря не поехал за это… Прокралась безвременно прядь седины! А дальше пешком по дорогам войны, где горюшка он до краев нахлебался. Но все ж повезло, и в живых он остался. С тех бед на лице его сетка морщин-для этого множество было причин. Вернулся в поселок хромым инвалидом, по тем временам женихом был завидным: рожденье ребенка и смерть молодухи, резон, чтобы влить в себя ведра сивухи… И все не кончалась пора голодухи. По ложным призывам в трудах бесполезных мелькали одна за другою годины, подкрались, как свойственно летам, болезни, и шли в наступленье седины, седины. Есть пенсия, дочка, внучок, огородик и сад, где он всякую зелень разводит. Ее он разносит по дачам клиентов - торговцев, начальников, интеллигентов… Работы, заботы, болезни, утраты, за то, чтобы жить - непомерная плата. Кончается жизнь, и в преддверии гроба не ведает чувства такого, как злоба. Все стерпит, снесет, донесет до конца… Я в жизни не видел прекрасней лица со скромной, великой, простой красотою, смирением, кротостью и добротою. *