Читать «Золотые миры (Избранное)» онлайн - страница 278

Спать тебя в кроватку уложу.

Заверну пушистым одеялом,

Сказку про медведей расскажу.

Хорошо, что ты не понимаешь

Этой бедной жизни. Ведь и ты

Никогда, должно быть, не узнаешь

Жизненной счастливой полноты.

Никогда! А сердце жадно бредит

Только этим — долгие года.

Ты во сне увидишь трех медведей,

Я — тупое слово — никогда.

Никогда… А вечер длинный, длинный,

Тишина придет меня пытать.

В лампе нет, наверно, керосина

И придется свечку зажигать.

И под пламенем белесоватым

Стану я опять сама собой —

Слабой, одинокой, виноватой,

С жалкой и обиженной душой.

5. III.1993

Чувствуя близость неизбежной разлуки («где-то — тяжелым молчаньем — уже недалекая смерть») Ирина все больше и больше озабочивалась его судьбой. Ее заветы сыну выражены в ряде трогательных стихотворений. В одном из них (вскоре после рождения Игоря) она говорит:

Отойду, к прошедшему остыну,

Замолчу, исчезну в мутной мгле,

Завещая маленькому сыну

Мысль о счастье и любовь к земле.

Эта «любовь к земле» у Ирины была органическим ощущением. Она «любила простую землю до боли огненной», «пшеничные поля», с радостью видела, «как жизнь играет», «как ветер лижет шторы и солнце плещется в траве». Одно свое стихотворение она заканчивает так:

Я всё люблю: лесную тишину,

И городов широкое движенье.

И, пережив последнюю весну,

Я в жизни ничего не прокляну,

Но и отдам ее без сожаленья.

И, думая о сыне, она говорит:

И взлюбив, как бесценное благо,

Землю, землю под твердой ногой,

В жизнь войдешь ты бездомным бродягой

С беспокойной и жадной душой.

В эпоху нашего беженства такие неопределенные напутствия, пожалуй, только и могли быть реальностью. Но так было до поры до времени. Вскоре, когда вступила в войну Россия, вопрос о будушрости Игоря стал на очень конкретную, и даже срочную, почву. Как известно, русская эмиграция в подавляющем большинстве, особенно в той части русской общественности, к которой принадлежали мы, была определенно оборонческой. Начальные неудачи России вызвали чувство глубокой обиды, уязвленного национального сознания и патриотического подъема. Это, в конечном счете, приводило, хотя к осторожному, но, во всяком случае, сближению с советской действительностью. Тезисы о том, что русская зарубежная молодежь, не знающая режима царской эпохи, найдет общий язык с советской молодежью, тоже этого режима не знающей, были очень распространены в русском обществе Парижа, писались статьи, читались доклады, собирались группы. Русская передовая мысль, выраженная в передовых русских изданиях, как бы закипела, и остаться в стороне от этого движения могли только те, для которых дело русской, культуры стало почти чужим. Что же касается нашей семьи, в которой все были связаны с русской историей и литературой, где отец и мать Игоря были русские поэты, где вообще была связь лишь с французским бытом, а не с культурой, т. е. в нашей семье этот вопрос вообще не должен был бы и подниматься, однако он возник в отношении Игоря.

В одном из своих стихотворений Ирина говорит об Игоре:

Ты не вспомнишь уютного детства,

Знал ты только сумбур и хаос.

Без любви к обстановке и месту,