Читать «Золотые миры (Избранное)» онлайн - страница 137
Ирина Николаевна Кнорринг
Бессонница («Сейчас поют, должно быть, петухи…»)
Сейчас поют, должно быть, петухи,
Пора им петь, поднявшись спозаранку.
Весь прошлый день был нежен, как стихи,
Но после вывернулся наизнанку,
И дом, а долго пили валерьянку
И говорили голосом глухим.
Я в эту ночь беспомощно-больная.
Нет сил уснуть. Часы пробили три.
Сейчас, должно быть, жалобно мигая,
На улице потухнут фонари.
И долго ждать спасительной зари
И первого звенящего трамвая.
«Минут пустых и вялых не считаю…»
Минут пустых и вялых не считаю.
Смотрю в окно, прильнув к холодной раме,
Как бегают весёлые трамваи,
Уже блестя вечерними огнями.
Среди случайных уличных прохожих
Ищу тебя: с трамвая ли? С вокзала?
Темнеет вечер, грустный, и похожий
На тысячи таких же захудалые.
Напротив, в доме, вымазанном сажей,
Сосед-чудак, склонясь к оконной раме,
Как я, сосредоточенно и важно
Ворочает раскосыми глазами.
Он мне сейчас мучительно несносен:
Ну, что глядит? Наверно, злой и хмурый,
И равнодушно думает раскосый:
«Вот, дура!»
«Вот в такие минуты могу…»
Вот в такие минуты могу
Говорить про себя небылицы.
Вот в такие минуты могу
Головой о косяк колотиться.
И могу без конца заплетать
Неспокойные, злобные речи.
Всё любимое оклеветать,
От всего дорогого отречься.
И потом, стиснув зубы, без слов,
Задыхаясь от боли и муки,
Хладнокровно и радостно в кровь
Расцарапать покорные руки.
«В расчётливом, высоком кабинете…»
В расчётливом, высоком кабинете
Семь лет — семь лет — вести на эшафот.
Зачем же мы одолевали гнёт
Безумных девятнадцати столетий.
Зачем же был Христос, зачем страдал?
Чтоб снова — зуб за зуб, за око — око?
Чтоб снова — казнь? И мир ещё не знал
Такой утонченной, такой жестокой.
Семь лет казнить! И мы ещё могли
Своей цивилизацией гордиться!
Уж не блестят ли хищные зарницы
Над первобытным хаосом земли?
И нет имён печальнее на свете,
Чем два звенящих — Сакко и Ванцетти.
«В душный вечер, безлунный и чёрствый…»
В душный вечер, безлунный и чёрствый,
Под упрямые думы мои,
Эти руки играли в покорство,
Извиваясь, как две змеи.
А когда в самой нежной печали
Загорался в глазах вопрос, —
Эти руки нервно дрожали
И тихонько касались волос.
А ведь это же было: весна,
Роковое предчувствие лета.
Воля к жизни, пьяней вина,
И звериная радость рассвета.
Осень давит предчувствием зла,
И тоской о не бывшем лете,
Оттого, что никто не заметил,
Как я этого лета ждала…
Воля к жизни покорно слабеет,
В сердце едкий и злобный испуг,
Оттого, что никто не жалеет
Этих слабых и чувственных рук.
«Потянуло вечерней прохладой…»
Потянуло вечерней прохладой,
Самой нежной и грустной порой.
Тишина Люксембургского сада
Зашуршала опавшей листвой.
А над Сеной — огни и туманы.
Стынут шумы на том берегу.
И впервые мне сделалось странно —
