Читать «Закат и падение Римской Империи» онлайн - страница 88

Но умы римлян были подготовлены к рабству совершенно иным путем. Под гнетом своей собственной испорченности и военных насилий, они в течение долгого времени сохраняли если не чувства, то по меньшей мере воспоминания своих свободнорожденных предков. Гельвидий и Фразей, Тацит и Плиний получили такое же образование, как Катон и Цице­рон. Из греческой философии они впитали в себя самые ос­новательные и самые благородные понятия о человеческом достоинстве и о происхождении гражданского общества. Ис­тория их собственной страны внушала им глубокое уважение к свободной, добродетельной и победоносной республике, отвращение к удачным преступным предприятиям Цезаря и Августа и тайное презрение к тем тиранам, которым они бы­ли вынуждены поклоняться с самыми гнусными выражения­ми лести. В качестве сановников и сенаторов они были чле­нами того верховного собрания, которое когда-то предписы­вало законы всему миру, имя которого еще служило санк­цией для императорских декретов и авторитетом которого так часто злоупотребляли для низких целей тирании. И Ти­берий, и те императоры, которые придерживались его прин­ципов, старались прикрывать свои злодеяния формами пра­восудия и, может быть, втайне радовались тому, что делали из сената соучастника и жертву своих жестокостей. Послед­ние из республиканцев были осуждены этим собранием за мнимые преступления и за действительные добродетели. Их гнусные обвинители выражались языком независимых пат­риотов, преследующих опасного гражданина перед судом его родины, и за такую общественную службу были награждены богатствами и почестями. Раболепные судьи делали вид, будто вступаются за достоинство республики, оскорбленное в лице ее высшего сановника, милосердие которого они превозносили в то время, как всего более страшились его не­умолимого жестокосердия. Тираны смотрели на их низость со справедливым презрением и отплачивали за их скрытное отвращение искреннею и явною ненавистью ко всему сенату во всем его составе.

2. Разделение Европы на множество самостоятельных го­сударств, связанных одно с другим сходством религии, языка и нравов, имело самые благотворные последствия для свобо­ды человеческого рода. В наше время тиран, который не встречает никакого сопротивления ни в своем собственном сердце, ни в своем народе, скоро почувствовал бы, что его стесняют и пример людей, равных с ним по положению, и опасение порицаний, и советы союзников, и нападки врагов. Предмет его гнева, переступив узкие границы его владений, легко нашел бы в какой-нибудь более счастливой стране вер­ное убежище, соответствующую его личным достоинствам новую карьеру, свободу жаловаться и, может быть, средства отмщения. Но Римская империя обнимала целый мир, и, когда она подпадала под власть одного человека, весь мир обращался в надежную и страшную тюрьму для его врагов. Жертва императорского деспотизма - все равно, влачила ли она свои позлащенные цепи в Риме и в сенате или томилась в изгнании на бесплодном утесистом Серифе или на холодных берегах Дуная, - ожидала своей участи в безмолвном отчая­нии. Сопротивление вело ее к гибели, а бегство было для нее невозможно. Ее со всех сторон окружали обширные моря и страны, через которые не было надежды перебраться, пото­му что беглец был бы непременно открыт, схвачен и отдан во власть своего разгневанного повелителя. За римскими грани­цами его беспокойные взоры не открыли бы ничего, кроме океана, негостеприимных степей, враждебных варварских племен со свирепыми нравами и непонятным для него язы­ком или зависимых от Рима королей, которые были бы рады приобресть покровительство императора принесением в жер­тву несчастного беглеца. "Где бы вы ни находились, - ска­зал Цицерон изгнаннику Марцеллу, - помните, что вы везде одинаково находитесь под властью победителя".